Я откинулся на спинку кресла и посмотрел в палату. Кип сидел на кровати, перед ним стояли медбрат и студент-практикант. Оба они хихикали, как школьницы, а он рассказывал им очередную историю. Кип заметил, что я наблюдаю, и помахал мне. Я помахал в ответ, не зная, что еще можно сделать.

У Кипа оказалась опухоль мозга. Огромная опухоль мозга. Головные боли возникли, потому что опухоль проросла в кровеносный сосуд, и в мозгу открылось кровотечение. Я отправил его в больницу. Ночью кровотечение усилилось, кровь хлынула потоком. Кип умер в три часа четырнадцать минут ночи, прямо на операционном столе со вскрытым черепом.

На следующий день я пришел на работу и узнал об этом. Я не понял, что чувствую. В глубине души я был уверен, что это к лучшему: мир избавился от монстра, жертвы и семьи жертв отомщены. Может быть, после его смерти они обретут хоть какое-то подобие покоя. Чем больше я об этом думал, тем больше радовался тому, что Кип умер. Я и сегодня не понимаю, откуда взялось это чувство. Странно радоваться чьей-то смерти, смерти любого человека, кем бы он ни был.

Но я был рад.

Мне не раз приходилось иметь дело с жертвами таких, как Кип. Они не были для меня абстрактными фигурами. Не буду рассказывать вам подробности, чтобы не лишить вас сна.

Но после этого я перестал искать в Интернете своих пациентов-заключенных.

В тот день, когда умер Кип, после работы я отправился на родительское собрание в школу. Мы с женой и детьми стояли в коридоре, ожидая встречи с учителем. И тут мимо нас прошел уборщик.

– Привет, Грины! – улыбнулся он.

– Привет, Дэви! – хором ответили все трое моих детей.

Чувствовалось, что этот человек нравился им.

Меня замутило. Я смотрел, как он моет пол в коридоре, как самый обычный уборщик, но меня мутило. Разумом я понимал, что Кип – это исключение. Других таких уборщиков в школах не бывает. И все равно мне хотелось кричать.

И тогда я понял, что со мной. Это болезнь. Более точного симптома было не найти.

Несколько месяцев я боролся с собой. Осознав свою болезнь, я понял, что она проникла во все сферы моей жизни. Я замечал ее в разговоре с детьми, когда мне казалось, что они играют слишком близко к дороге. Просыпаясь ночью, я кидался к окну – не лезут ли в дом грабители. За рулем я постоянно был готов к катастрофе. Жить так было нельзя.

Через четыре месяца вселенная кинула мне спасательный круг.

Я сидел на сестринском посту, приходя в себя после ужасного утра. Я занимался девушкой с не поддающимися лечению судорожными припадками, потом отправил ее в крупную больницу на вертолете. Я как раз заканчивал писать ее историю болезни, когда это случилось. На компьютере выскочило имя: Абель Финли. Какое-то время я смотрел на экран, пытаясь вспомнить, почему имя звучит так знакомо. А потом я вспомнил. Это был Абель, музыкант с инсультом.

Я кликнул на его имя и взял пациента себе. Мне было страшно интересно, что с ним стало. Шесть лет назад я принимал его в приемном покое и теперь меня снедало любопытство. Что с ним? Когда я видел его в последний раз, он был на грани самоубийства. «Шум в голове» буквально убивал его.

Я просмотрел карточку, чтобы убедиться, что это он. За последние шесть лет он не обращался в больницу. Я прочитал информацию о реабилитации. Последняя запись не вселяла оптимизма: «Пациент чувствует себя плохо, он с трудом справляется с сенсорной перегрузкой. Дальнейшее лечение не рекомендуется по причине отсутствия эффекта. Выписан под наблюдение домашнего врача».

Я вошел и представился. Абель потянул щиколотку, и ему нужен был рентген. Пациентов в приемном покое было немного, а он никуда не торопился. Я присел рядом и сказал, что шесть лет назад принимал его по поводу инсульта.

– Что с вами происходило все это время?

Я думал, что он расскажет мне о депрессии, о том, что потерял в тот день и как тяжело ему было приспособиться к своему новому миру. Я думал, что он окончательно сдался и смирился с тем, что с ним случилось. Может быть, он научит меня принять то, что случилось со мной.

Но он рассмеялся и сказал, что я ему просто не поверю.

– И все же расскажите, – попросил я.

– Я стал поваром, – пожал плечами Абель. Глаза у него смеялись. Чувствовалось, что ему нравится рассказывать эту историю. – Мы приехали сюда навестить друзей. А у меня теперь ресторан в Сиэтле. Какой сюрприз! Я откинулся на стуле, скрестил ноги и сцепил пальцы рук, приготовившись слушать.

– До инсульта я ни разу в жизни не готовил. Меня выписали, и я вернулся домой. Я сидел на кухне и смотрел, как жена готовит обед. Она растопила на сковороде сливочное масло, кинула туда нарезанный чеснок. От этого запаха голова моя взорвалась звуками. Синестезия.

Он помолчал, припоминая.

– Это было ужасно. Бессмысленный шум, как в больнице. Но потом произошло нечто странное. Я начал прислушиваться. У меня был сумасшедший учитель музыки – он утверждал, что если прислушаться, то музыку можно услышать во всем. Я так и поступил. Я просто сидел и боролся с желанием заткнуть уши.

Я наклонился вперед, пытаясь представить, как можно слышать звуки запахов и вкусов.

– Звуки были ужасны, – продолжал Абель. – Казалось, кто-то воткнул иглу прямо мне в череп. Мне было так плохо, что я поднялся и бросил на сковороду лук. И вдруг произошел взрыв – БУМ! – Абель взмахнул руками, и лицо его озарила улыбка. – В моей голове зазвучала прекраснейшая музыка.

Он закрыл глаза, взмахнул невидимой палочкой, отбивая ритм, слышный только ему.

– Я добавил специй, принюхиваясь и прислушиваясь. Я соединял тона и управлял ими. И неожиданно в моей голове зазвучала симфония, а не пустой шум.

Он открыл глаза и рассмеялся. Чувствовалось, как счастлив этот человек.

– Жена сказала, что никогда в жизни не ела такого вкусного блюда. И я начал готовить, руководствуясь звуками. Я стал буквально одержим кулинарией.

Я готовил постоянно. Я позабыл про трубу, про джаз, про инсульт. Я готовил для всех. Сначала для жены, потом для друзей. Неожиданно все захотели попробовать мою еду. Я не мог оценить ее вкус, но я ее слышал. Инсульт дал мне возможность увидеть мир по-новому, но только я сам мог распорядиться этим даром.

Он рассказывал, а голова у меня кружилась. В конце концов он неловко кашлянул:

– Доктор, а что с моей щиколоткой?

Рентген оказался хорошим. Всего лишь растяжение. Я наложил шину и отправил его домой, пожелав удачи в новой жизни. Я точно знал, что с ним все будет хорошо. Он справился со своей синестезией.

Вечером я пришел домой поздно. В доме было тихо. Я достал банку пива и сел за кухонный стол. Все спали. Я думал об Абеле и о его учителе музыки, который сказал, что музыку можно услышать во всем – нужно лишь прислушаться. Я думал о человеке, который стрелял в приемном покое, и о Кипе. Я думал обо всех своих пациентах. Думал обо всем.