принято было устанавливать и наряжать елку задолго до Рождества и держать ее дольше Крещения – это считалось дурной приметой. Сегодня наряженные елки появляются в крупных торговых центрах страны уже во второй половине, а то и в начале ноября и стоят здесь часто до конца января, привлекая внимание потенциальных покупателей.

Насытившись однообразными «стильными» елками и китайским ширпотребом, мы все чаще вспоминаем советскую елочную игрушку, все чаще достаем запрятанные, как казалось, уже навсегда елочные украшения 40–50-летней давности и размещаем их на еловых ветках. Современное российское общество ныне проявляет повышенный интерес к советской елочной игрушке, а некоторые российские фабрики в 2000-е годы начали выпуск фигурных игрушек и игрушек на прищепках в духе 1950–1960-х годов483. Причем ностальгия по советской елке оказывается удивительным образом встроена в общую ностальгию по советской эпохе484.

Почему так происходит? В чем заключена неизбывная прелесть и притягательность советского елочного украшения? В чем причина его удивительного эмоционально-психологического и художественного долголетия? Ответ на эти вопросы, как отмечают исследователи, следует искать, вероятно, не только в быстром (а подчас и целенаправленно поспешном) размывании советской вещно-предметной среды, убыли, утрате и даже в отдельных случаях сознательном уничтожении ее артефактов и замене их унифицированными, дешевыми продуктами массового производства. Старая елочная игрушка являет собой некую «уходящую натуру», а ценители и хранители ее «удерживают» исчезающее485.

Не меньшую роль в «возвращении» советских елочных украшений сыграла также стремительная и радикальная переоценка материальных символов и наследия советского прошлого и его самого как такового. Столь набившее оскомину «советское», превратившись в «запретный плод», неожиданно обрело свою сладость, а столь быстро уходящее отвергнутое породило естественное желание удержать его любой ценой: «Советское прошлое теперь так стремительно покрывается сусальным золотом не в последнюю очередь потому, что… следы его присутствия в настоящем со старательной точностью уничтожались: это придало ему ореол мученичества»486. Нестабильность 1990-х годов еще более усиливала эти «охранительные» устремления.

Помимо «охранительных» постсоветская ностальгия по прошлому миру вещей несет в себе и явно выраженные эскапистские черты. И если для представителей старшего поколения это – погружение в утешительные воспоминания об исчезнувшей сталинской эпохе, то для представителей молодого и среднего поколений – сладкие грезы «об ушедшей эпохе позднего советского прошлого». Многим она видится «идеальной эпохой безвременья, когда, казалось, не будет конца застывшим и предсказуемым практикам повседневной жизни»487, когда сегодня все происходит, как вчера, а завтра все будет так, как сегодня: «Во всех концах страны наши соотечественники как члены одной большой семьи садятся за праздничные столы, слушают поздравления советскому народу от имени руководителей партии и правительства, под перезвон Кремлевских курантов поздравляют друг друга с Новым годом, желают здоровья, счастья, успехов в труде, учебе и т. п.»488

Подчас эта эпоха совпадала с годами детства и юности вспоминающих, возвращение в которые, как известно, обычно приносит массу положительных эмоций489.

Ностальгия по советской елочной игрушке нашла свое отражение в ее широком коллекционировании и аукционной продаже, открытии посвященных ей музеев и выставок, многочисленных публикациях о ней в периодике и Интернете, в «мемориальных» блогах, в телевизионных и радиопередачах, в тех украшенных елках, которые стоят сегодня в домах по всей России. Советская елочная игрушка превратилась в антиквариат и как особо ценный и редкий предмет стала объектом собирательства и торговли490.

Ностальгией по советскому прошлому оказались сознательно или подсознательно проникнуты и многие из собранных нами в 2008–2010 годах письменных свидетельств о елке и елочной игрушке детства более чем 130 представителей разных поколений россиян – от 20-летнего до 90-летнего возраста491. Воспоминания и эссе, написанные как в произвольной форме, так и в форме ответов на предлагаемые вопросы, содержали в том числе и интереснейшие рассуждения о том, какой должна быть «идеальная» елка, как и чем ее следует украшать и нужно ли это делать вообще. В этих текстах елочная игрушка была представлена как предмет потребления и как социальный маркер, как атрибут праздничных церемоний и как элемент игровых практик, а в целом – как неотъемлемый элемент российской праздничной культуры. А главным в них было то, что они позволяли хоть в какой-то степени приблизиться к решению проблемы восприятия елочной игрушки (причем преимущественно советской) как культурно-исторического феномена и проследить специфику этого восприятия представителями различных возрастных групп.

Да, конечно, к подобным воспоминаниям нужно относиться критически. В них очень силен элемент субъективности, присутствуют случаи «наложения» и «смещения» памяти, когда более поздние воспоминания не только затмевают собой предыдущие, но и замещают их и при этом выдаются авторами за более ранние (примером могут служить воспоминания о первой елке и первой елочной игрушке, якобы относящиеся к двухлетнему возрасту респондентов). Но эти недостатки с лихвой компенсируются искренним желанием рассказывать и писать о новогодней елке и делать это обстоятельно, подробно, с любовью, стараясь не упустить ни одной детали и вместе с тем дать свою оценку происходившему. Среди собранных интервью почти отсутствовали «формальные» ответы и дежурные отписки.

1. Новый, 1986 год. Москва. Из личного архива Е.И. Заяц. 2. Новый, 1952 год. Москва. Из личного архива З.В. Поляковой. 3. Новый год на Крайнем Севере. Начало 1960-х гг. Из личного архива Е.П. Герасимовой. 4–5. Новый, 1961 год. Бурейский район Амурской области. Из личного архива С.Ф. Красникова

На просьбу сравнить елочные игрушки их детства с современными елочными украшениями ответы получились самые неожиданные. Как уже указывалось, для многих воспоминаний была характерна ностальгически окрашенная оценка. Проживающий ныне в Лос-Анджелесе Олег Марута (1914 года рождения) увидел главное отличие современных елочных игрушек в том, что во времена его такого далекого детства в них «отсутствовал элемент устрашения, никакой бесовщины, ни чертей, ни ведьм на метле» (вероятно, речь здесь идет в первую очередь о елочной игрушке, распространенной сегодня в США). Кроме того, он с сожалением вспоминал о прекрасной деревянной кустарной игрушке, продававшейся в деревообделочном ярмарочном ряду в его родном городе – уездных Тетюшах Казанской губернии – в первые годы советской власти и во времена нэпа (впрочем, «по словам помнящих “старое время”», по обилию и по ценам мало чем отличавшейся от «прежних», дореволюционных времен). «Поражало обилие, разнообразие и затейливость игрушек: Ваньки-встаньки, матрешки, домашние и дикие животные, деревянные лошадки любых статей и норова, рысаки и скакуны – лихие кони… расписные русские красавицы, Марьи Моревны… Все это, часто не покрашенное, источало ароматы липы, березы или клена и дуба, а если было размалевано – то