тому, что стали использоваться кувшины «поменьше»832. Несколькими днями позже были описаны уже 25 «рейсов». Еще позже к кувшину младшего брата, родившегося в 1775 году, был добавлен дополнительный груз. Наконец, в следующем году старший брат, будущий король Луи-Филипп, мог переносить кувшины, весившие 56 фунтов (28 килограммов), а прежде их масса составляла 40 фунтов (20 килограммов). «Прогресс» фиксируется с момента выполнения самых простых упражнений и может продолжиться дальше, если выполнение завершающего упражнения будет признано недостаточно правильным и неуклюжим833. Вероятно, цифры эти могут показаться смехотворными и даже анекдотичными, но важно то, что они свидетельствуют о новом представлении о развитии и новом взгляде на усталость, которой прежде стремились не допускать.

В конце XVIII века благодаря строго выверенным тренировкам изменилась армия. Просчитываются марш-броски – их длительность и время отдыха. Полковые и гарнизонные гигиенисты уделяют внимание «предотвратимой усталости» и «предотвращенной усталости». Отсюда – советы на грани банальности:

Можно совершать небольшие марш-броски до наступления жары и время от времени устраивать привал. Подобный порядок не утомит войска, а в значительной мере поспособствует сохранению их здоровья. <…> Эту тренировку лучше проводить регулярно ранним утром, когда солнце печет еще не слишком сильно, а не изредка, и каждый раз следует немного увеличивать ее продолжительность. <…> Необходимо избегать любой бесполезной усталости834.

Смысл всего этого – «закалять незаметно»835, формировать сопротивляемость запрограммированной усталости, которую можно вынести. В основном задача состоит в обдумывании этих упражнений, чтобы они стали «как можно полезнее для войск»836.

Занимаясь темой прогресса и «просчитывания» действий, деятели эпохи Просвещения выработали совершенно новую привычку к усталости и производимым ею эффектам. Был сделан решительный вывод: «Способность человека к совершенствованию пока безгранична»837.

Часть четвертая. XIX век и проблема расчетов

Отвлекаясь от достижений века Просвещения, перевернувших многие ранее существовавшие представления, от того, что усталость имеет две стороны, от «внутренних» и от «внешних» наблюдений – притом что и те и другие сконцентрированы на пределах возможного и самоощущении, – отвлекаясь, наконец, от того, что усталость может стать «вызовом» и породить начинания, прежде неизвестные, отметим, что в XIX веке полностью изменились представления о рассматриваемых предметах, категориях, объяснениях, вплоть до цифр, при помощи которых делались попытки систематизировать то, что прежде было хаотично: затраты физических и умственных сил, механические и энергетические принципы, подсчитанные результаты – и эффекты идей и снов. Век «позитивизма» превратил усталость в новый предмет изучения, уделил внимание поиску четких «доказательств». И это происходило на фоне усиливающегося утверждения индивида и нарастающего требования измерять как его «ресурсы», так и то, чего ему «не хватает».

В начале XIX века обнаружилась необходимость оценивать усталость, в первую очередь в тех профессиях, которые были призваны содействовать общественному благу, на волне стремления к равенству, любую усталость превращавшей в пользу; усилия должны были служить всем и каждому, а не хозяевам, что продолжалось долгое время и было незаконно. Усталость стала в некотором роде «идеологической»: в отличие от усталости «искупительной», которой она была раньше, она направляла коллективное рвение на новые пути. Именно об этом Бальзак в 1842 году писал в предисловии к «Человеческой комедии» и называл это «иным, духовным бытием»838.

Этой специфически «оцениваемой» усталости решительно противопоставляется деструктивная «усталость несчастных», порожденная первым индустриальным обществом. Эта усталость изнуряла тела и вызывала беспокойство у наблюдателей, подталкивая их к переосмыслению параметров и реального состояния дел; также больше внимания уделялось беднякам, что, впрочем, в прошлом не спасло большое количество опустошенных деревень839. В ответ на это последовало упорное сопротивление, а также поиски решения: вскоре были ограничены затраты физических сил, стало лучше контролироваться расписание работ, появилось понятие техники безопасности. Это облегчило страдания, не уничтожив их полностью, изменило их, придав им другую форму.

В конце XIX века каждый сам придумывал для себя действия, позволявшие противостоять возможной слабости: люди питали разнообразные пустые надежды «стать сильнее», «идти по жизни своим путем», «укреплять веру в себя» и даже изобретали некую «психическую гимнастику», которая должна была усилить безопасность каждого. Налицо все признаки обновленной культуры: признание того, что существовала навязчивая боязнь ставшей расплывчатой усталости, а также небывалая вера в силу воли, ставшей неспокойной, требовательной, даже стойкой.

ГЛАВА 19. ГРАЖДАНИН И УПОРСТВО

Ведущую роль начинает играть трудолюбие, даже самоотречение. В самом начале XIX века, когда были надежды на демократическое развитие общества, появляется совершенно новая модель «нового гражданина», обобщенный образ человека «предприимчивого», трудолюбивого, склонного к «прогрессу». Каждое из его начинаний полезно, каждое заслуживает внимания, его усталость, вызванная затратами физических сил и внутренней убежденностью, служит общему делу. Мир пробуждается вместе с ним. Меняется его отношение к работе: теперь у нее скорее социальные основания, а не религиозные, и политические обязанности становятся выше обязанностей моральных. Труд «отныне признается основой Республики, главная цель его – экономическое процветание»840. Революция происходит и в культуре: требующая затрат физических сил вовлеченность каждого в общее дело становится очевидной и начинает цениться.

Служить всем?

Работать следует эффективно и неутомимо. Возникает необходимость в динамике. Общество сменило систему координат, оно теперь направлено на коллективное благополучие, требуется вовлеченность каждого в общее дело. Новая усталость, вызываемая профессиональной деятельностью, приносит пользу, ответственность распространяется на многих и усиливается. В книге «Французы, нарисованные ими самими», претендующей на звание «моральной энциклопедии XIX века»841, впервые говорится: адвокат встает «в семь часов утра, складывает свои папки… в девять часов он во дворце… <…> Он не отказывается ни от каких дел, ни одно не считает недостойным себя»842; врач «встает в пять часов утра», в семь часов «больница отрывает его от кабинетной работы», в одиннадцать он «все еще не снял халат», а в долгой второй половине дня его ждут частные клиенты843; или аптекарь, «честный и неутомимый добровольный узник своей лаборатории»844. Еще больше в центре внимания – те, кто борется с насилием или беспорядками. Комиссар полиции «утомил бы самого упорного составителя классификации», лишь перечислив свои полномочия»845; жандарм, ставший первым гарантом обновленного закона, «переносит самые большие трудности»846, «финансовый инспектор» не может «спать по ночам» – он преследует нарушителей финансовой дисциплины, все свои дни посвящая обдумыванию «планов атаки»847. Во всех самых незаметных или скромных профессиях повышается активность. Торговец лекарственными травами «занят» больше, чем министр848. Зеленщик привык вставать на заре; «чтобы обнаружить какой-нибудь