Мужчина скользнул взглядом по мне, а потом присел на корточки перед Димкой.

— Грит, — произнес он и приложил правую ладонь к своей груди.

На среднем пальце он носил большой перстень с черным камнем.

— Его так зовут, — шепнула я, склонившись к сыну, и обняла его за худенькие плечи. — Назови свое имя. Тут так положено.

Димка некоторое время настороженно разглядывал мужчину, Грана что-то торопливо заговорила, однако Грит поднял левую ладонь, и она, стушевавшись, замолчала. Правую он все так же прижимал к груди на уровне сердца.

Я подняла взгляд к лицу Грита, которое находилось сейчас на одном уровне с моим. Он, несомненно, это заметил, но не подал вида, продолжая смотреть на моего сына.

— Дима, — наконец произнес Димка и, немного поколебавшись, хлопнул себя ладошкой по груди.

Грит серьезно кивнул и поднялся, я тоже выпрямилась, и наши взгляды встретились. Он молча рассматривал меня, как час назад, когда мы вышли к деревне, и мне опять было неуютно. Грана снова заговорила, низко склонившись, однако он даже не повернул головы в ее сторону, продолжая все так же на меня смотреть.

Во мне боролись вежливость, которая рекомендовала улыбнуться, и настороженность, которая настаивала не давать ему поводов для… Ни для чего не давать.

В эту минуту я пожалела, что не назвалась женой Альгидраса. Кажется, моя злость на него обернулась для нас кучей проблем.

Грит оказался немногим выше Альгидраса. Его светлые, выгоревшие на солнце, волосы были коротко сострижены у висков, а на макушке заплетены в косу. Такая прическа не скрывала целого переплетения шрамов над его левым ухом. Я залипла взглядом на этих шрамах, напоминавших дерущихся пауков. Он заметил это и чуть улыбнулся.

— Надия, — неожиданно произнес он и, посмотрев на Димку, добавил: — Дима.

Дальше прозвучала короткая фраза на кварском, и я, глубоко вздохнув, виновато пожала плечами, вызвав у него новую улыбку.

Он обратился к Гране, по-прежнему глядя на меня. Та ответила, и, кажется, ответ вызвал его недовольство, потому что он медленно к ней повернулся и что-то негромко спросил, а Грана принялась суетливо оправдываться, указывая на мои ноги. Грит, нахмурившись, проследил за ее взглядом, а девочка, которая раньше держала его за руку, подбежала к нему и принялась что-то рассказывать звонким голосом. Грана, как мне показалось, перевела дух.

Грит слушал девочку и шутливо хмурился, потом деланно удивился и даже, по-моему, испугался, а потом неожиданно повернулся ко мне и подмигнул.

— Хи нари, Надия, Дима, — сказал он и вышел.

Грана хранила молчание, пока его шаги не стихли, и лишь тогда прикрикнула на девочек и, подойдя к нам, взяла меня за руку. Что-то взволнованно говоря, она потянула меня прочь из комнаты в другую часть дома, где оказался накрыт низенький стол.

Мне очень хотелось спросить, где же Альгидрас, но все, что мне оставалось, — бессильно злиться на то, что я не понимаю ни слова по-кварски. Грана без умолку что-то говорила, накладывая нам какую-то еду, похожую на рис с овощами. Димка попробовал было морщиться, но я сказала ему, что здесь придется есть то, что дают, иначе мы умрем с голоду. Вряд ли мой сын понимал, что такое умереть с голоду, но кривляться передумал. Только спросил, не могу ли я пожарить котлет, и мне пришлось его разочаровать, сообщив, что готовить здесь я просто не смогу.

— А в кафешку мы сходим? — наивно уточнил Димка, и я, виновато улыбнувшись наблюдавшей за нашей беседой Гране, пообещала:

— Конечно, сходим. Если найдем.

— Дядя Олег, наверное, знает. Он тут все знает, да же?

— Надеюсь, — пробормотала я и принялась за еду, которая оказалась удивительно вкусной, несмотря на обилие приправ, которые я обычно не жаловала.

Димка тоже умял свою порцию за обе щеки и даже согласился на предложенную Граной добавку.

— Омати? — спросила Грана, указывая на меня, а потом на Димку, и тут же показала перед собой руками округлившийся живот, а потом сделала вид, что укачивает ребенка. — Надия омати?

Решив, что это слово означает «мать», я кивнула, а потом приложила ладонь к своей груди, произнесла: «Омати» — и, указав на Димку, вопросительно подняла брови.

— Гра, — улыбнулась Грана, а потом указала на себя: — Грана, пухе миртаве грати.

Я с досадой вздохнула, понимая, что так привыкла к возможности худо-бедно объясниться в любой точке мира благодаря знанию двух языков, что совершенно забыла, как тяжело дается общение на пальцах.

Видя мое расстройство, Грана улыбнулась и, проворно поднявшись, вышла из комнаты. Вернулась она с пучком соломинок.

— Грана, — снова указала она на себя, потом, поочередно указав на меня и Димку, произнесла: — Надия, Дима.

Я улыбнулась и кивнула, понимая, что она пытается еще раз объяснить, что «Грана» — это ее имя.

Грана положила на стол одну соломинку и указала на нее «Грана», потом для верности указала рукой на себя. Рядом она положила еще одну соломинку и произнесла:

— Омати.

Соломинка «омати» с помощью Граны покачала соломинку Грану. Я указала рукой на себя и Димку, потом на соломинки, давая понять, что уловила мысль: это сама Грана и ее мать. Рядом появилась еще одна соломинка.

— Герати.

Соломинка «омати» прикоснулась к соломинке «герати», сопровождаемая звонким чмоком Граны.

Димка расхохотался и радостно сообщил:

— Палочки поженились.

Я с улыбкой кивнула, и Грана тоже разулыбалась. Потом Грана показала пантомиму о том, что соломинка с ее именем много плакала, кашляла и, вероятно, тяжело болела. Она качала головой и повторяла «нера заву». Заметив, что я не понимаю, она указала на Димку.

— Заву Дима, — потом на меня, — заву Надия, — потом на свою соломинку. — Нера заву.

— Имя! — осенило меня. — Не было имени.

Грана улыбнулась, будто поняла мои слова. Потом соломинка «герати» дала имя соломинке Гране. После того как отец дал ей имя, она начала выздоравливать, а потом вышла замуж. Рядом с ее соломинкой появилось еще шесть соломинок и, кладя каждую из них на стол, Грана повторяла: «Гра. Гра. Гра». Она родила шесть сыновей. Я смотрела на ее морщинистые руки, аккуратно выкладывавшие соломинки друг за другом, и слышала в ее голосе огромную гордость.

— Гераш, Грун, Глен, Глад, Голиш, Гларт.

Я восхищенно покачала головой. Грана покивала, мол, да, я такая. А потом на ее лицо набежала тень. Она стала медленно отодвигать в сторону соломинки одну за другой, пока не остались лишь Глен и Гларт.

— Трэмо, — пояснила она, указывая на четыре отодвинутые соломинки.

«Хи трэмо матурэ», — всплыло в моей голове. «Мы убили землю».

— О, — я невольно прижала ладонь ко рту, понимая, что четверо ее сыновей были убиты.