вместо привычного для Запада помещения на первом этаже здания. У каждого из них дело пошло в гору. Борушек главным образом продавал одежду неженатым мужчинам-рабочим (по некоторым сведениям, в день выдачи зарплат или близко к нему он продавал на сумму от одной до полутора тысяч рублей), а Безпрозванный торговал в основном с жителями ближайших пригородов и небольших городов. Основными покупателями Безпрозванного были бродячие торговцы, которых он встречал во время своих поездок на пригородные рынки Ленинграда. В общей сложности его месячная выручка составляла примерно 12 тысяч рублей[202].

Как показывают примеры, торговля дешевой одеждой в 1920-х годах могла быть прибыльным делом. Не имея возможности сменить поношенную одежду и обувь во время Гражданской войны, граждане, имеющие скромные средства, тратили на предметы гардероба в период НЭПа гораздо больше, чем до Первой мировой войны. Согласно исследованию 1923 года, в течение следующих трех лет рабочим пришлось бы покупать вдвое больше одежды, чем до войны, только чтобы восстановить свой гардероб до состояния 1915–1917 годов [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 45; Струмилин 1926: 88–92]. Если судить по исследованию 128 домохозяйств железнодорожных рабочих, то стоит отметить, что первое, что те сделали в 1921–1922 году, это купили по новой паре обуви. К концу 1923 года 73 % обуви в этих домохозяйствах были куплены в период после объявления НЭПа. Менее дорогие товары, такие как белье, чулки, мужские рубашки, приобретались и во время Гражданской войны, но срок их службы был недолгим, и их тоже нужно было заменить [Струмилин 1926: 84]. Разумеется, не все торговцы в этом секторе разбогатели из-за взлетевшего спроса в начале НЭПа. В сельской местности, например, общая сумма продаж на одного жителя в 1922–1923 году была меньше стоимости одной пары обуви [Дмитренко 1971: 134]. Городские частные торговцы могли больше рассчитывать на выручку от продаж обуви и дешевой одежды, чем чулок, носков или платков. Как и другие розничные продавцы низшего класса, торговцы этим товаром в основном работали на уличных рынках, однако обычно у них не хватало капитала и гибкости частных торговцев одеждой, так как они продавали только то, что связали сами[203].

Организационная структура торговли обувью, чулками и одеждой была типичной для многих продавцов секторов, признанных властью «полезными». Совмещая производство и сбыт, они платили не только за торговые патенты, но и за разрешение на производство, обычно в самой низкой ремесленной категории. С точки зрения советского чиновничества, элемент ремесленничества нарушал «классовый характер» заведения и оправдывал несколько более положительный взгляд на экспертность предпринимателя. Такая комбинация была типична для продавцов некоторых видов продуктов питания: конфет, кваса, колбасных и мучных изделий. Их обычно готовили сами продавцы, а потом продавали на улицах или на базарах из киосков или с лотков. Как на элитном, так и на дешевом рынках было общепринятой практикой предлагать широкий ассортимент потребительских товаров в дополнение к одежде и обуви: игрушки, часы, лампы, железные кровати, деревянную и мягкую мебель, украшения, бланки с тиснением, постельное белье, конскую амуницию, чемоданы, гончарные изделия и краски[204]. В 1926 году Всероссийский союз производственных кооперативов заявлял, что ремесленники, большинство которых не были членами кооперативов, производили абсолютное большинство потребительских товаров страны: 80 % обуви, 56 % конской амуниции и других кожаных изделий, 62 % одежды, 62 % пищевых полуфабрикатов, 62 % косметических и моющих средств, 82 % пушных и овчинных изделий, 60 % столярных изделий и т. д.[205] В конце 1920-х годов, когда государственная политика окончательно обернулась против торговли, эти торговцы-кустари зачастую могли избежать преследования, закрыв свои магазины и полностью посвятив себя производству, а затем продавая свои товары не только кооперативам, но и на рынке. Таким образом, внеся определенные изменения в формат своей работы, ремесленники смогли остаться заметной прослойкой частной торговли в течение целых десятилетий после НЭПа.

Еще одним оплотом частной торговли в период НЭПа было предпринимательство, связанное с продуктами питания, напитками и развлечениями. По сравнению с другими сферами торговли потребности в капитале в сфере продажи готовой еды были незначительными: можно было покупать необходимые ингредиенты каждый день, а оборудование часто ограничивалось духовой печью или решеткой для жарки, несколькими кастрюлями и тележкой или подносом. Особенно мелких кустарных торговцев привлекала продажа сладостей – леденцов, халвы и шоколада – ввиду высокого оборота и низкой стоимости производства. Единственной сложностью был отказ сахарного синдиката продавать товар частным предпринимателям, в результате чего снабжение конфетчиков зависело от доброй воли государственных и кооперативных торговцев[206].

Важную роль в сфере продуктов питания и напитков играл культурный компонент. В Центральной Азии были чайные дома, обычно расположенные на базарах; в России – трактиры, расположенные, как правило, вдоль улиц; евреи сторонились точек общепита и питейных заведений, занимаясь другими видами торговли[207]. Тем не менее кредитные отчеты показывают, что в успехе заведения общепита или продовольственной лавки гораздо большую роль играло местоположение, чем культура, капитал или навыки продавца. Дело Марии Андреевны Аносовой, которая смогла арендовать место напротив самого большого завода в Ленинграде, предсказуемо процветало, принося доходы от продажи полуфабрикатов и продуктов питания, в то время как предсказуемо не имело успеха дело Емельяна Никитича Тарасенко, открывшего пивную в своем крошечном доме в украинской деревне[208]. В кредитных отчетах можно встретить выраженное составителями изумление, когда гостиница и ресторан маленького городка продолжали работу после того, как город потерял статус районного центра[209]. Благодаря емкому и уже готовому рынку, железнодорожные станции были особенно выгодным местом для ларька или киоска с уличной едой. Предположительно, до революции ситуация обстояла так же[210].

Сфере продовольственных услуг, как и магазинам одежды, пришлось приспосабливаться к послереволюционным изменениям спроса. У этнических русских, принадлежащих к низшему и среднему классам, не было устоявшейся традиции обедать вне дома, и как только субсидии для столовых были отменены, рабочие и служащие вернулись к своим дореволюционным привычкам и стали возвращаться на обед домой. Рабочие домохозяйства в период НЭПа тратили менее одного процента от своих продовольственных расходов на питание вне дома, хотя не до конца ясно, какое место в этой картине занимали киоски с уличной едой [Кабо 1928: 34, 54, 62–63 passim, 149–156; Бюджеты рабочих и служащих 1929: 44]. Это привело к изменениям в розничной сети: сначала в общем распределении торговых предприятий выросла доля бакалейных лавок, пекарен и магазинов муки и круп. В 1923 году 60 % городских торговых патентов приходилось на заведения, специализирующиеся на продаже продуктов питания; даже в Москве в 41 % розничных торговых точек продавали продовольственные товары по сравнению с