Я пытаюсь сесть, но груда одеял слишком тяжела. От приступа клаустрофобии начинает колотиться сердце.

– Морфей… – Мой голос звучит хрипло и сорванно, как будто я наелась соленого печенья. Наверное, это от Алисиных слез, которых я наглоталась в море.

Он ложится рядом со мной на матрас, опираясь на локоть, и принимается перебирать мои светлые волосы, рассыпавшиеся по подушке.

– Ты плакала во сне. Тебе больно?

Я киваю и выпутываю руку из одеял, чтобы потрогать горло.

– Джеб… – с трудом выговариваю я.

Морфей хмурится.

– Твой друг в порядке, он отдыхает в покоях для гостей. То есть ты сейчас в моем распоряжении. – И он начинает стягивать одеяла.

То, что минуту назад казалось проявлением привязанности, теперь выглядит так, как будто меня лишают последней защиты. Я понятия не имею, что на мне надето, поэтому хватаюсь за последнее оставшееся покрывало и натягиваю его до шеи.

Морфей придвигается ближе. Длинные синие волосы щекочут мое обнаженное плечо.

– Стыдливый маленький цветок, – шепчет он, и его сладкое дыхание окутывает меня. – Мы просто заставим твою боль излиться…

«Излиться». Папе бы это наверняка не понравилось. И Джебу тоже. Я пытаюсь оттолкнуть Морфея, но он решительно берется бледными изящными пальцами за одеяло, и оно соскальзывает с моего тела.

Я в длинной ночной рубашке из атласа и кружев, цвета шампанского. Она вполне прикрывает все нужные места, но, тем не менее, я чувствую себя голой. Морфей, очевидно, видел меня без одежды, когда переодевал. Я сплетаю руки на груди и краснею.

Он улыбается.

– Не беспокойся. Тебя переодели мои малютки. Твою старую одежду они забрали и сожгли.

– Сожгли? Но… но у меня больше ничего нет.

– Тихо, тихо, успокойся.

– Ты что-то сказал про пир. Но я не могу показаться в таком виде! – говорю я и еще крепче обхватываю себя руками.

Морфей качает головой и приподнимает край моей ночнушки чуть выше щиколотки, открывая родимое пятно. Я резко сажусь и собираюсь отдернуть ногу, но глубокие темные глаза Морфея останавливают меня.

– Не сомневайся.

Ощутив знакомый трепет в голове, я повинуюсь. Здесь, в этом мире, где перестал звучать надоедливый белый шум, я впервые за много лет отчетливо слышу свои мысли и понимаю, что такое колотится в моем сознании. Это я.

Алисса Гарднер – не только хорошая девочка и послушная дочь. В ней есть что-то дикое, необузданное.

И именно поэтому я доверяюсь Морфею, несмотря на наше странное прошлое… А может быть, благодаря ему.

Завернув рукав до локтя, Морфей обнажает точно такое же родимое пятно на внутренней стороне предплечья. Я помню его по снам. Заинтригованная нашим сходством, я хватаю Морфея за запястье одной рукой, а другой обвожу контур пятна. Оно светится от прикосновения. Морфей вздрагивает и издает странный звук, нечто среднее между мурлыканьем и рычанием. Его рука напрягается, как будто все силы уходят на то, чтобы не двигаться, пока я удовлетворяю свое любопытство.

Он – сплошное противоречие. Магия, готовая нанести удар, мягкость, борющаяся с жестокостью, язык, беспощадный, как кнут, и кожа, нежная, как облако.

Не сводя взгляда с Морфея, я вспоминаю, что значит «излиться». И первой соединяю наши родимые пятна. В месте соприкосновения становится горячо, совсем как тогда, когда Элисон вылечила мне лодыжку и колено. Но сейчас ощущение более легкое. Тепло окутывает мое тело, кожа краснеет, как после бани.

Морфей опускает подол ночнушки, укладывает меня и накрывает одеялом до подбородка. А потом встает и надевает шляпу набекрень. Его крылья взмывают высоко над головой, и водяные занавески поднимаются, образуя нечто вроде арки.

– Не двигайся с места, пока я не вернусь. Я принесу что-нибудь от горла.

Голос Морфея звучит взволнованно, от этого мне становится еще теплей.

Он уходит, и водяная занавеска падает, отгородив меня от всего окружающего.

Когда закрывается дверь в комнату, я выбираюсь из-под одеяла, прижимаюсь спиной к изголовью кровати и подтягиваю колени к подбородку. Я закрываю глаза и, дрожа от прохлады, вспоминаю, как это было – пульсирование магии, которую я чувствовала пальцами, соприкосновение наших тел… Потерев родимое пятно, я постепенно прихожу в норму.

Чем больше всплывает воспоминаний о Морфее и Стране Чудес, тем дальше я отхожу от самой себя… по крайней мере, от того, что я о себе знала.

Почему Элисон ничего не сказала мне? Будь она откровенна, я бы не сходила с ума от всей этой путаницы, а Джеб не сидел бы под замком где-то в другом месте.

Я чувствую укол совести. Нет. Элисон хотела защитить меня. И она будет страдать от совершенно не нужной шоковой терапии, если я не разрушу заклятие и не вернусь домой поскорей.

Я инстинктивно тянусь к водяной занавеске и желаю, чтобы вода выполнила мою просьбу. Она отстраняется, как живое существо, и я остаюсь сухой. Набросив на плечи одеяло, как импровизированный плащ, я перепрыгиваю на плюшевый ковер. Мускулы слегка ноют. Но больше ничего не болит.

Я оглядываюсь. Обстановка комнаты кажется смутно знакомой – она такая же красивая и беспорядочная, как ее обитатель. Окон и зеркал нет. Мягкий янтарный свет льется из огромной хрустальной люстры, которая занимает бо́льшую часть куполообразного потолка. Стены увешаны золотыми и лиловыми бархатными драпировками, украшены стеблями плюща, морскими раковинами и павлиньими перьями.

На левой стене висят многоярусные зеркальные полки. Одна половина занята шляпами всех форм и размеров (и везде украшениями служат сухие бабочки), а другая уставлена чем-то вроде стеклянных кукольных домиков.

Я понимаю, что это террариумы.

Их обитательницы, бабочки, летают внутри и присаживаются на листья и веточки. Кое-где стеклянные стенки покрывает густая паутина, совсем как в моем кошмаре. Я вижу коконы – там спят гусеницы. Слушая шум воды, я вспоминаю, как крылья Морфея рассекли текучую занавесь, и сравниваю этот образ с тем сном, который видела в лодке, – про черное лезвие, готовое прорезать паутину.

Это было вовсе не лезвие.

Раздается скрип, и я, с бьющимся сердцем, оборачиваюсь.

Морфей шагает за порог и закрывает дверь за собой.

– А, ты уже встала. И совершенно не промокла.

Он несет поднос с чайником и фарфоровыми чашками.

– Молодец.

– Ты… – Дрожащим пальцем я указываю на коконы. – Кошмары, которые я видела много лет… Это ты их мне показывал, так?

Поджав губы, он ставит поднос на стеклянный столик.

– Какие кошмары? Я отказался от мысленной связи с тобой, как только твоя мать попала в лечебницу… мы не общались до вчерашнего дня.