Кровь в теле поразительно громко курсирует. Пришибает своим гулом. Одурманивает.

Шагаю… Возвращаюсь к кровати, приподнимаю Лизу и выдергиваю из-под нее одеяло.

– Артем? – шпарит полусонное темноту.

Мое сердце скачет, как отыскавший дом потерявшийся было щенок.

– Спи, – выдаю рубленым тоном.

Укрываю ее. И ложусь сам.

«Никаких совместный ночевок. Никаких долбаных объятий. Никаких, блядь, поцелуев», – подрывает плотину моего заторможенного дзена разум.

«Заткнись», – агрессивно толкаю в ответ.

И закрываю глаза.

Сознание затягивает гулким эхом. Самолеты ловлю. Опора уплывает. Таскает, будто под градусом. Убеждаю себя, что это не критично. Сколько раз взаправду бывало? Утром уйдет без следа. Все восстановится. Все.

Морфей рубит.

Сука…

Ощущение, что не в царство снов зазывает, а по новой разливает.

– Я, – говорит, – только виски бухаю. А ты, Артем?

– Похрен.

– А, да, молоток, заметно.

Тянем.

А вместо спирта ее запах. Вместо горечи ее вкус. Вместо прохладной свежести ее тепло.

Пригребает. Люто. Сразу в хлам.

«Люби меня, Чарушин…»

– Люблю…

Хочешь, расскажу, что значат эти амулеты?

© Лиза Богданова

– Мама… Мама…

Вслушиваюсь в звонкий детский голосок. Вот только море слишком громко шумит и не дает сориентироваться.

Быстрее… Быстрее…

Стремительно оборачиваюсь вокруг своей оси. Солнце ослепляет, перед глазами лишь яркие блики пляшут.

А когда мне, наконец, удается разглядеть бегущего малыша, сон, как обычно, прерывается. Медленно вдыхаю и открываю глаза. Моргая, привыкаю к правильной реальности.

Ощутив чей-то горячий выдох, от неожиданности вздрагиваю.

Боже…

Замирая, признаю давление мужского тела. Он прижимается со спины и крепко стискивает рукой под грудью. Неловко ерзаю ногами, которые оказываются сплетенными с чужими ногами. Жесткие волоски вызывают резкий слет мурашек по всему телу, и я вновь содрогаюсь.

Содрогаюсь и застываю, опасаясь потревожить сон Чарушина. Хочу продлить момент нашего единения. Знаю ведь, что после пробуждения он обнимать не станет.

Вот только затаиться я сообразила поздно. Не проходит и пары секунд, как рука Артема ускользает, ноги выпутываются, давление тела пропадает. Он откатывается и встает с кровати.

Я вздыхаю и заставляю себя тоже подняться.

– Доброе утро, – шепчу, когда наши взгляды пересекаются.

По коже моментально жаркая дрожь проносится. И дело не только в том, что происходило ночью. Он так смотрит, что, помимо смущения, я резко испытываю возбуждение. А учитывая его наготу, скрыть это получается с трудом.

Чарушин ничего не отвечает. Сжимая челюсти, молча проходит в ванную.

Зная, как много времени он проводит в душе, ждать не остаюсь. Покидаю спальню, чтобы, как и всегда, воспользоваться общей ванной.

Скидываю халат, забираюсь в кабину и, настроив воду, позволяю себе расслабиться. Вчера, едва Артем лег, меня охватило такое острое волнение, что я и о сне забыла. Некоторое время лежала и пыталась обратно уснуть. Но никак не удавалось это сделать. Дождавшись, когда выровняется дыхание Чарушина, рискнула прижаться к нему и обнять. Он не оттолкнул, уже крепко спал, видимо. И я бы все на свете отдала, чтобы узнать, что именно ему снилось в тот момент, когда он пробормотал: «Люблю…».

Меня, естественно, током прошило. Каюсь, приняла изначально на свой счет. Но когда эмоции улеглись, пришлось признать, что это было сказано в тумане сна. Вполне возможно, что никакого значения не имело. Сонька тоже болтает во сне. И по большей части все, что она выдает, не имеет никакой связи с реальностью. То с какими-то инопланетными существами сражается, то исследует Северный полюс, то рассказывает, из-за чего вымерли динозавры. А на утро, конечно же, ничего не помнит.

Чарушину мог сниться кто-то из семьи, баскетбол, машины или блины с мясом. Все это он любит.

Так что… С моей стороны уж точно не стоит зацикливаться.

– Куда тебя отвезти? – первое, что он за сегодня спрашивает, когда мы садимся в машину.

– Домой, – тихо отзываюсь я и защелкиваю ремень безопасности. – Нужно переодеться перед парами, – небрежно указываю на свое платье.

В таком появиться в академии не могу, какой бы свободной я отныне себя не считала.

Чарушин никак мой ответ не комментирует. Заводит двигатель и выезжает со двора. Молчание между нами затягивается. В дороге оно почему-то ощущается гнетущим и тягостным.

Чувствую, что наши отношения изменились. Вышли на другой уровень.

Но Артем будто специально делает вид, что все по-прежнему. Я из-за этого теряюсь. Не знаю, как себя вести.

– Хочешь, расскажу, что значат эти амулеты? – выпаливаю, едва взгляд цепляется за позвякивающую под зеркалом заднего вида подвеску.

Чарушин смотрит на меня, как на сумасшедшую.

– Нет, – глухо отсекает мой порыв.

– Не интересно?

Руки на руле сжимаются, на лице играют желваки.

– Нет, мне не интересно, – голос звучит чересчур резко для безразличия. – Эта штука тут висит, только потому что я о ней забыл. Помнил бы, давно сорвал!

Больно бьет. Насквозь пронизывает грудь.

– Так сорви! – подначиваю столь же эмоционально.

Кровь не бежит по венам, а толкается, словно кипящая смола. Наполняет тело огненной тяжестью.

Чарушин же агрессивно стискивает челюсти, весь в лице меняется – еще таким злым его не видела. Хватается за подвеску и яростно дергает ее вниз. Мелкие детали, которые я когда-то с такой любовью собирала для него, с дробным грохотом разлетаются по салону.

Я рвано вздыхаю. Торможу все функции, чтобы справиться с резкой вспышкой боли. Но не справляюсь. Из глаз потоками выкатываются слезы.

– Останови машину, – шепчу, понимая, что мне плевать, как он воспримет мои рыдания.

– Нет.

Лица его не вижу, но гнев в интонации улавливаю прекрасно.

– Я сказала, останови машину! – ору для самой себя неожиданно. – Останови, черт возьми, свою проклятую машину, иначе я выпрыгну на ходу!

Хватаюсь за ручку и в следующую секунду слышу ужасающий визг тормозов. Машина резко останавливается, и, едва успев отстегнуть ремень, я стремительно выскакиваю на воздух. Кто-то вовсю сигналит, так что приходится закрывать уши ладонями. Но я бегу, не оборачиваясь. До тротуара добираюсь через газон, и там не замедляюсь.