Он отстранился от нее, недоверчиво глядя в хитрые, иногда безжалостные темные глаза. Он никогда не мог отличить, говорит она правду или лжет.

– Конечно. Разве я могу говорить о таких вещах несерьезно? Мне даже немножко обидно, любимый, – она насупилась и повернулась к нему в профиль.

– Конечно, конечно, – повторял он, поворачивая ее лицо к себе, касаясь пальцами ее подбородка. Потом целовал ее губы, залез шаловливыми пальцами под цветную кофту на тонких бретелях, стянул свободные серые брюки и торопливо принялся сдирать одежду с себя. Он думал, что если овладеет любимой, то сможет простить ее, забыть на время о брате.

Скандал, разразившаяся вокруг канитель, казалось бы, нелепых обстоятельств до глубины души задели его, не давая заглушить эти муки ни одним поступком, ни одним действием. Даже на работе он все чаще стал замечать, что думает не о том. Тело в Торонто, а сердце и мозг всецело пребывают с Майком.

Они лежали, прижавшись обнаженными телами друг к другу, укрытые пледом. Элиза положила голову ему на плечо, нежно водила пальцами по гибкому торсу мужа.

– Я думаю взять несколько отгулов, – выпалил Доминик.

– Зачем? – удивилась она. – Разве ты их получишь? До меня дошли слухи, что твой шеф на грани развода; вряд ли ему сейчас понравится услышать такую просьбу от лучшего работника, который только что вернулся из отпуска. Так зачем они тебе понадобились, Доминик?

– Я собираюсь сгонять к Майку.

В темных глазах зарождалось яркое обжигающее пламя, но вдруг его словно залили водой. Глаза блестели, искрились от влаги, будто он расстроил ее до глубины души. Наступила ожидаемая тишина, в которой было слышно только дыхание обоих.

– Я знаю, что тебе это не нравится, Элиза. Но по-другому я не могу, мне необходимо с ним поговорить.

– Ехать бог знает куда, чтобы только поговорить! Ты в какое время родился, Доми! – тут же завелась она. – Человечество, люди давно для этих целей используют телефон! Я тебя не отпущу…

– Я должен, как ты не можешь понять! Он не твой брат, а мой еще пока, и я имею полное право на это! Я не бросаю тебя, а лишь покидаю на неделю.

– Неделю? – ее глаза выкатились.

– Перестань, не порть мне настроение.

– Ты оставляешь меня беременную, одну?!

– Прекрати. Срок небольшой, справишься, дорогая, – он звонко поцеловал ее в губы и увлек под одеяло, как волна, которая обрушивается на берег, подхватывает и увлекает в бездну свою добычу.

На работе его дожидался вечно румяный Эвен. Он внимательно, быть может, чересчур внимательно рассматривал Доминика. Тот, с зажатым в руке листом, в полурасстегнутой белой рубашке, выглядел дико и чудаковато. Обычно Доминик не позволял себе вольностей, он никогда не расстегивал пуговицы, даже на горле, а тут – почти до груди. Вместо аккуратной прически – взъерошенные темные волосы. Он выглядел так, будто переболел желтухой, а все из-за дум: совесть так и разъедала Доминика изнутри. Он откинулся в кресле и смотрел в большое окно, на голубое чистое небо без единого облачка.

– Выкладывай, что шеф сказал?

– Иди к черту или работай, – ответил Доминик задумчиво, сосредоточенно перечитывая, что именно он написал для шефа. – Вроде все верно, но кому-то на грани развода захотелось испортить мне жизнь.

– Зачем тебе привлекать к себе внимание? Сиди и делай свои дела, друг.

– Нет, я уеду, и меня никто не остановит. У меня сердце кровью обливается от бездействия. Я должен, но никто не хочет меня понять.

– Не знаю даже, как помочь тебе, Доми. Потерпи, и тогда все само собой разрешится…

В конце рабочего дня он забежал в цветочную лавку. Начался ливень, и он с полчаса простоял с букетом ярко-красных роз под навесом кафешки. Он торопился попасть на стоянку, к «опелю», это в двух кварталах отсюда. Его так достал сегодняшний день, что он не выдержал и пошел в магазин пешком. Все время в машине, в офисе, и редко на улице, редкими стали и прогулки с дорогой Элизой. А так он хоть наполнил легкие кислородом, проветрил мозг и размял задеревенелые мышцы.

В семь «опель» стоял под воротами двухэтажного коттеджа с бассейном на улице, с видом на прекрасные воды Онтарио, с открытой верандой. Обласканная лужайка росла и зеленела с каждым новым днем. Доминик еще до отпуска собирался на выходных благоустроить сад, подстричь газон, убрать пестрые ароматные цветы в кадках, занести их в гараж на время проливных дождей и холодов. Если только решится остаться здесь теперь.

Звонок – быть может, не самый лучший вариант после долгой разлуки, но самый надежный и доступный, Элиза верно говорит.

«Может, Элиза права, и стоит просто поговорить по телефону, чтобы не стеснять его своим присутствием? Сказать, что все в прошлом, и я больше не злюсь. Нет, злюсь, только на себя, Майки!» – он думал сосредоточенно, представляя выражение лица Майкла, когда тот услышит голос родного брата.

Он отворил дверь, и еще с порога в нос ударил запах жаркого, пряностей и ароматной зелени. В коридоре, где росла вечнозеленая пальма – метровый ствол, увенчанный пучком крупных перистых листьев, – он остановился, прислушиваясь к шипящему в сковородке маслу и голосу.

Элиза обожала огромные растения и цветы, но ухаживал за ними Доминик. Ему нравилось наполнять дом уютом и вечно меняющейся жизнью. Без растений дом быстро бы захирел, как и он сам. Он шел на возбужденные восклицания Элизы, которые звучали с кухни. Она с кем-то разговаривала.

Доминик замедлил шаг, прислушался к разговору. Жена говорила раскованно, она была возбуждена и взволнована:

– Что я должна ему рассказать?! Нет, ты что! Тогда все будет кончено. Пусть остается все как есть, мам.

Доминик сжал охапку роз и спрятал букет за спиной.

– Он хороший, правда, – она произнесла это так мило, что Доминик широко улыбнулся. Он понял, что разговор о нем. – Я не знаю, мамочка, я запуталась, – она со стоном выдохнула. – Время не вернешь, мне пришлось сделать этот выбор. Теперь я не жалею, но… все равно так больно…

Доминик собрался было постучать, но его мышцы будто сковали. Он, сам того не желая, продолжил слушать голос Элизы.

– Так больно осознавать, когда ты любишь другого. Доминик ведь верит, что я терпеть не могу Майка, а у меня просто сердце разрывалось от боли, что он не со мной. Мам, я до сих пор его люблю и пытаюсь жить с этими мыслями, а смотреть по-прежнему с любовью в глаза его брату. Доминик милый, добрый, красивый по-своему, и, кажется, у меня получится его полюбить. Ты мне веришь? Спасибо, мамочка, ага, до скорого, и я тебя люблю. Пока!

Элиза положила трубку на каменную столешницу и подошла к плите.

На сковороде в шипящем масле жарились стейки. Она быстро перевернула их и натолкнулась глазами на него – остолбеневшего, негодующего, обманутого.

– Ты только вошел? – холодно спросила она, хотя ее и передернуло от испуга. – Я думала, ты задержишься на работе. Помнишь, ты что-то с утра говорил…