И любовью.

Хотя она не смотрела на Лукаса, она его чувствовала. Музыка словно очистила для нее горизонт, на котором остались только он и ее ничем не сдерживаемое желание, которое толкало ее к нему. Все стало таким простым и ясным! Музыка все сказала за нее, словно любовное послание без слов; музыка выразила все, что она поняла, но не осмеливалась произнести вслух.

В конце первого действия грудь у нее сжалась, глаза щипало от слез. Да, она пока не знала, куда идти дальше, но знала, что ей хочется чувствовать.

– Люк, оказывается, ты и половины мне не рассказал! Она – настоящий пылающий уголек.

– О чем ты, дьявол тебя побери? – спросил Лукас, осматривая толпу зрителей в фойе.

– О мисс Силвердейл. Она слушала музыку так, словно от нее зависела вся ее жизнь.

Лукас, к сожалению, тоже это заметил. Во время оперы он не замечал почти ничего другого.

Музыка стала задником, на фоне которого представала ее напряженная, завороженная фигура. Она всей душой отдавалась музыке, представлению. К концу первого действия она выглядела измученной, побежденной и в то же время возродившейся к жизни.

– А я-то думал, ты приехал в Оперу, чтобы понаблюдать за Разумовым, – продолжал Чез. – Я не знал, что мы приехали сюда не по делу, а удовольствия ради. Кстати, вот и моя будущая невестка! По-моему, мне нужно ей представиться. Нет? В таком случае ты нас познакомь. Пойдем, не стесняйся.

– Будь ты проклят.

– Согласен, но потом.

Лукас не удивился, заметив, как удивление сменяется враждебностью на лице леди Фелпс, когда они с Чезом подошли к их группе. Уэстерби слегка напряглись.

Он предпочел бы именно сейчас не встречаться с Оливией, но все лучше, чем позволить Чезу подойти к ней в одиночку – а он, несомненно, так бы и поступил. И потом, если уж пойдут слухи, а они, к сожалению, пойдут… После того, как он познакомит ее с братом, слухи примут совершенно иное направление. Впрочем, он понятия не имел, что будет дальше, потому что ступил на абсолютно новую для себя территорию. После той злополучной поездки в экипаже его мучили угрызения совести. Но все они испарились, когда он смотрел, как она слушает Моцарта. Он понимал одно: в жизни Оливии не будет ни Уэстерби, ни Барнстабла, ни этого отвратительно хорошенького мальчика Колина. В ее жизни будет только он.

Все очень просто.

Когда они подошли, Оливия нерешительно улыбнулась, хотя ее глаза по-прежнему лучились восторгом. Кроме того, она немного насторожилась – как всякий раз, когда они встречались на публике. Она как будто сама не понимала, кто она и кто он за пределами их мирка на Спиннер-стрит. Да и сам Лукас тоже уже ничего не понимал.

Две группы обменялись вежливыми приветствиями, как враждующие фракции, которые обсуждают перемирие, и он повернулся к Оливии:

– Позвольте представить вам моего брата, мистера Синклера. Чарльз, ты, кажется, еще незнаком с леди Фелпс и мисс Силвердейл.

– Нет, иначе я бы непременно запомнил их, – негромко ответил его брат, кланяясь.

Лукас не стал слушать, как брат флиртует и болтает глупости; он не вникал и в веселые ответы Оливии. Он наблюдал за ее лицом, смотрел, как в ее глазах пляшут золотистые искорки.

Он понял, что пропал.

– Лукас, ты со мной согласен?

– Что?

– Я считаю, что каждый любитель музыки должен побывать в венецианском театре «Ла Фениче», – повторил Чез. – И дело не только в музыке. Интерьер театра таков, что ты как будто попадаешь в музыкальную шкатулку… Наша матушка обожала музыку, дважды в неделю во время сезона она водила нас туда и заставляла часами слушать Корелли и Скарлатти.

– Ах да, – вмешалась леди Уэстерби. – Помню, родственники леди Синклер – венецианцы. Венецианцы – очень милые и благородные люди. Правда, я никогда не понимала, почему они решили построить город на воде. Подумать только, как там сыро!

– Не знаю, как насчет сырости… – заметил лорд Уэстерби, с улыбкой глядя на Оливию; его бледное лицо порозовело. – Я бы не возражал против того, чтобы осмотреть старинные развалины и все такое. Палминтер, кажется, только что возил свою молодую жену в Грецию…

В другое время Лукас пожалел бы человека, который так неуклюже и так откровенно говорит о своих намерениях. Кроме того, он знал, что этот милый, хотя и несколько полноватый молодой человек не имеет никаких шансов в глазах Оливии. И все равно он не смог удержаться от ревнивого презрения.

– Там можно подобрать красивые предметы для фамильного имения в Дербишире, – оживленно продолжал Уэстерби, перейдя на рассказ о своих обширных владениях.

Оливия вежливо слушала и улыбалась. Лукасу показалось, что она старательно прячет следы «дикарей Силвердейлов», как пряди волос, которые выбились из модной прически. Он не хотел, чтобы она становилась благонравной и жеманной. Ему хотелось, чтобы она оставалась такой дерзкой, как на Спиннер-стрит. Он хотел, чтобы она хмурилась, глядя на свои списки, и прикалывала их к стенам, а он помогал ей – согревал ей ноги, удовлетворял ее тело и занимал ее разум жизнью.

Она нужна ему.

– Нам не пора уходить, леди Уэстерби? – спросила леди Фелпс.

– Вы не останетесь на второе действие? – удивился Лукас.

– К сожалению, нет, лорд Синклер. Мы обещали быть на званом вечере леди Хейзелмир, правда, леди Уэстерби?

Чез дождался, когда они отойдут подальше, и обратился к Лукасу:

– Подбросили кошку на голубятню! Ты заметил, как жадно на нас смотрели из всех углов? Интересно, что будут говорить после того, как ты представил мисс Силвердейл своего брата? Что ты собираешься делать дальше?

– Во всяком случае, я не собираюсь ничего обсуждать с тобой здесь.

– Намек понят. Здесь слишком людно. А знаешь, что в ней самое притягательное?

– Нет… и что же? – Лукас вздохнул.

– Я понятия не имею, о чем она думает на самом деле. Она абсолютно непроницаема! В ней слишком много слоев. Иногда она сбрасывает верхний слой светской молодой женщины, и под ним мелькает любопытство и смех. Но под ними есть еще слой – и, судя по всему, не один. Как будто ты в зеркальном зале; все время гадаешь, где она настоящая. Ты со мной согласен?

Лукас вынужден был согласиться с братом.

Всякий раз, как Лукасу казалось, что ниже падать уже некуда, оказывалось, что он не прав.

Безусловно, он пал еще ниже, когда решил присоединиться к Ливенам, стоило тем упомянуть, что они должны из вежливости заглянуть на званый вечер к леди Хейзелмир. Он понимал: лучше пойти с Чезом в клуб или вернуться домой. Но и шумный клуб, и тихий Мавзолей казались ему сейчас невыносимыми.

Как бы там ни было, ему совсем не следовало появляться на очередном совершенно безобидном и в высшей степени скучном званом вечере. У него имелось одно важное преимущество перед незадачливыми поклонниками Оливии: он точно знал, где и когда ее можно встретить. Кроме того, он точно знал, что он намерен с ней сделать. Каким бы неподходящим женихом он ни казался для порядочной девушки, он считал, что подходит ей гораздо лучше, чем любой из окруживших ее кавалеров. И как бы пристойно Оливия ни вела себя под неусыпным взором леди Фелпс, она так же не подходит на роль лондонской светской дамы, как Сэм. Лукас перестал ругать себя за то, что допустил очередную оплошность. Он больше не мог думать ни о чем, не связанном с Оливией. Он понял: чувство, которое им владеет, – не просто преходящее, пусть и сильное, влечение и не любопытство, вызванное желанием раскрыть тайны прошлого.