- Эленька! - кинулась к ней Шустова. - Здравствуй,родная. Ну что, идем?

- Идем!

По дороге Инна поведала о визите людей «с Петровки» и передалаих просьбу встретиться с семьей убитой несколько лет назад Кристины Лозинцевой.

- Я не понимаю смысла, - осторожно, тщательно скрываянедовольство, ответила Элеонора. - Ну, с вами все понятно, преступление нераскрыто, убийца не найден, работа до сих пор идет. Но у нас-то убийцу поймалии осудили, он пожизненное получил. Зачем им с нами встречаться? Ты хотьвыяснила точно, чего они хотят?

- Элечка, родненькая, мой Михаил устроил им такуюбезобразную сцену, что я уже почти ни о чем у них не спрашивала, от стыдаготова была сгореть. Я только поняла, что это что-то по научной части, какой-тоанализ, что-то с чем-то сравнивать будут… Ну прости, Элечка, я правда плохослушала, пока они объясняли, мне так стыдно было за Михаила, что я уж на всевопросы готова была ответить, чтобы как-то сгладить… Ты сердишься?

- Да нет, с чего мне сердиться?

- Если ты против, я скажу, что вы не хотите с нимивстречаться, и не дам ваш телефон. Мы так и договорились, что я сначала спрошуу тебя, а уж потом дам им знать. Может, тебе надо с Андреем посоветоваться?

- Не надо. Позвони им завтра с утра и скажи - пустьприходят, только прямо завтра, в воскресенье. Андрей со Славиком повоскресеньям ездят в пейнтбол играть, их не будет. Я сама с этими милиционерамипоговорю. А Андрюше лишние, переживания ни к чему, не нужно ему эту историюворошить.

В церкви, во время службы, Элеонора Николаевна сновавернулась мыслями к собственным словам, сказанным Инне Шустовой. Дескать,Андрюше лишние переживания ни к чему. И от Динкиных странностей она пытаетсяего оградить, так и не поговорила с ним, несмотря на совет матери, и от тяжелыхвоспоминаний, которые непременно вернутся во время разговора о Кристине иобстоятельствах ее смерти. Она - старшая сестра, которая хочет защитить своегомладшего брата. А правильно ли это? Разве она спрашивала у Андрея, хочет ли он,чтобы его ограждали? Нет, не спрашивала. Потому что ответ знала сама: он этогоне хочет. Только ужас-то весь в том, что он этого не понимает. Или не хочетпонимать.

Он просто подсознательно стремится к тому, чтобы ему былоплохо, вот и все. Он чувствует себя хорошо только тогда, когда ему плохо…

* * *

…Ее брат был прирожденной жертвой. Об этом твердила ему всяего жизнь с самого рождения, а потом, уже став взрослым, он сам выстраивал своюсудьбу так, чтобы стать жертвой или чем-то жертвовать. Он мог существоватьтолько так и никак иначе. Иначе - просто не получалось.

Один раз, всего один раз он попытался вырваться из порочногокрута бесконечной жертвенности, и закончилось это тем, что пришлось принестиочередную жертву, самую, наверное, серьезную за всю его жизнь.

Его мать была малолетней шалавой, оставшейся без родителей ивыросшей с немощным сильно пьющим дедом. Ее крепеньким соблазнительным теломмогли пользоваться все желающие, небесплатно, разумеется. Иногда давали деньги,иногда - водку, и по этой причине дед внучке никоим образом не препятствовал.Сама Надька не пила, у нее, несмотря на сомнительный образ жизни, в юные годыеще было стойкое отвращение к спиртному, и деньги она оставляла себе, а водкуотдавала дедушке, чему тот был несказанно рад, ведь на пенсию не больно-торазгуляешься. Деньги Надька копила, копила старательно и трепетно, на пустякине тратила, складывала бумажку к бумажке. Она хотела красивой жизни, а длякрасивой жизни нужны не копеечки, а настоящие деньги. Суммы.

Забеременела она в шестнадцать лет, по легкомыслию инеопытности первые признаки беременности проглядела, закрутилась в своейшальной жизни и не заметила, а когда спохватилась и начала метаться, сразу ничегоне получилось, а потом уж и сроки вышли, после двенадцати недель делать абортникто не брался, а те, кто готов был рискнуть, требовали денег. Денег,накопленных с таким трудом, скуповатой Надьке было отчаянно жалко, и пока онаборолась с собственной жадностью, прошло еще какое-то время, после которого задело уже не брались даже опытные абортмахеры. Пришлось вынашивать и рожать. Ещев роддоме ее посетила мысль отказаться от ребенка, подписать все бумаги - и сплеч долой, но тут одна соседка по палате подсказала, что с этим деломторопиться не следует. Отказаться-то она всегда успеет, а сперва надопопробовать получить от государства хоть что-нибудь, что полагается новомугражданину. Улучшение жилищных условий, к примеру. Живут-то они с дедом вбараке. Таких бараков на их улице целых шесть, четыре уже снесли и на их местепостроили большой красивый дом с балконами и лифтами, и всем, кто в баракахжил, в этом доме квартиры дали. А если их барак тоже снесут и дом будутстроить, то и им с дедом перепадет. И если их будет трое, а не двое, то иплощадь выделят побольше, это уж как пить дать.

А когда выделят, то потом фиг отнимут, даже если ребенка вприют отдать.

Дед к появлению внука отнесся равнодушно, все человеческиечувства он давным-давно пропил и интересовался только тем, чтобы в доме былавыпивка. Ну, это дело Надька ему обеспечивала, после родов она налилась,округлилась, похорошела и стала пользоваться еще большим спросом, чем прежде.Однако время шло, мальчик подрастал, а о сносе бараков и улучшении жилищныхусловий пока никаких разговоров не было.

Мальчик, Андрюша, был на удивление крупненьким,здоровеньким, сообразительным и спокойным. Как ни ломала беспутная Надькаголову, так и не припомнила, кто же мог быть его отцом, не больно-то онавсматривалась в тех, кто звал ее с собой и потом расплачивался, а уж о том,чтобы помнить их через два часа, даже и речь не шла.

Когда ей исполнилось двадцать, а сыну, соответственно, тригодика, появился на ее горизонте Прекрасный Принц. При деньгах, при квартире,модно одетый. Готов был жениться, Надькины округлые прелести приводили его внеистовство, а ее легкий веселый характер и умение не задавать вопросов болеечем устраивали. Но - ребенок. Ребенка он не хотел. И не в том дело, что нехотел чужого, он не хотел его в принципе, ни чужого, ни своего, никакоговообще. И вот тут очень кстати возникли живущие в стоящем рядом новом доме сбалконами и лифтами супруги Лозинцевы, Николай Михайлович и Ольга Васильевна.

Эле в ту пору было уже пятнадцать, шел 1963 год, инасмотревшись на мучения матери, много лёт безуспешно пытавшейся поборотьболезнь и родить второго ребенка, она с радостью приняла решение родителейусыновить мальчика. Надьку-Шалаву из барака знали все, и история ее была всемхорошо известна. Ее презирали, ей сочувствовали, ею восхищались: среди жильцовнового дома и двух оставшихся старых бараков наличествовал весь спектр эмоций,которые может вызвать юная мать-одиночка с солидным опытом проституции. Хорошенькогопослушного мальчика с большими умными глазенками и умилительными перевязочкамина ручках и ножках тоже все знали и не переставали удивляться, как это у такойматери мог родиться такой славный здоровенький ребеночек. Местные сплетницыдаже перебирали поименно жильцов мужеска пола из всех окрестных домов впопытках установить, хотя бы предположительно, отцовство, и сошлись на том, чтоэто либо народный артист, известный всей округе шумными пьяными выходками, либожутко засекреченный военный из «сталинской» семиэтажки. Артист по пьяному делумог и малолетнюю шалаву завалить, в таком состоянии разве разберешь, сколько ейлет? Про военного было известно, что он ученый и часто уезжает в длительныекомандировки на секретные объекты, а на этих объектах-то мало ли чего с людьмислучается, отклонения всякие и вообще… И жены у него нет. Так что дело, какговорится, житейское. Сама Надька на вопросы не отвечала и только фыркала вответ, давая понять, что родила от такого мужика, что ого-го! На самом деле ответаона не знала, да и не особенно задумывалась. Так, повспоминала-повспоминала,уперлась лбом в глухую стену и отступила.