— У меня есть еще и слуга… — наконец вспомнил Бомелиус про Ворона.

— И его поставим на довольствие, — великодушно пообещал царь. — Богданушко, зови ближний круг!

Бомелиус окончательно пришел в себя лишь на монастырском подворье. Его мечты сбылись! Лекарю вдруг захотелось, как в юные годы, станцевать ирландскую джигу. Ноги сами начали выделывать коленца, и Бомелиус усмирил их лишь большим усилием воли. Внутри у него все пело. Ему казалось, что он стоит у подножья высокой лестнице, а наверху виднеется сундук с золотом и драгоценностями. Его сундук!

«Берегись черных псов…» — ледяным отрезвляющим ветром загуляли у него в голове слова цыганки Румы. Но Бомелиус небрежно отмахнулся от воспоминаний и поспешил в келарню, где его ждало поистине царское угощение, как обещал ему рында.

Глеб не находил себе места. Отец на следующий день с утра пораньше опять куда-то завеялся, а Тихомиров-младший, плюнув на свои архивные изыскания, остался дома — чтобы хорошенько поразмыслить и все же попробовать без помощи Тверского разобраться со старинной картой.

Но дело не ладилось, хотя Глеб и пробродил по Интернету битых три часа. Предположение, что на клочке пергамента изображены окрестности Суздаля, не подтверждались. По крайней мере, ничего подобного, похожего на рисунок Ляцкого, он не нашел, как ни старался.

Злой Глеб пошел на кухню, сварил кофе и, когда допивал вторую чашку, решил: «Не буду дожидаться завтрашнего дня! Поеду к Тверскому прямо сейчас. Что будет, если встречусь у него с Дарьей-Дариной? Да мало ли какие обстоятельства могли привести меня к старику! Но я все же постараюсь избежать прямого контакта. Как? На месте видно будет…»

Приняв решение, Глеб не стал мешкать. Он спустился в гараж и вывел на улицу новенькую отцовскую «тойоту». Обычно в библиотеку и архивы — туда и обратно — он добирался на своих двоих, чтобы размяться после многочасовых бдений над рукописями и книгами, но Тверской жил на окраине города и ехать к нему на перекладных или на такси у Глеба не было никакого желания. Ему вдруг захотелось проветриться — прокатиться с ветерком.

Что касается личной машины Тихомирова-младшего, изрядно подержанной «ауди», то ее оседлал отец. Ему не очень импонировала автоматическая коробка передач, стоявшая на «тойоте».

Немного поездив на новой машине, Николай Данилович начал бурчать: «Технический прогресс нас скоро доконает! Едешь как на электрокаре. Никакого кайфу. Я не чувствую машину. Она существует отдельно от меня. То ли дело наша добрая старушка-„ауди“. Она как верный конь — положил руку на рычаг, и нас уже не двое, а единое целое. Попробуй на „тойоте“ поездить зимой в гололед или по грязи. Рычит, буксует, а с места никак. А тут легонечко вторую скорость воткнул — и покатила, милая, покатила…»

Окраина, где стоял дом Тверского, считалась дачным местом. Такой поворот в ее скучной и скудной жизни случился после того, как все престижные места в центре города прибрали к рукам «новые» русские первой «капиталистической» волны и чиновники. В какой-то момент все они вдруг смекнули, что жить подальше от городского шума и смога от выхлопных газов гораздо приятней и безопасней для здоровья.

Тут-то и вспомнили, что в городе есть микрорайон, отвечающий всем требованиям дачной местности. Мало того, от него до центра было рукой подать.

Микрорайон назывался Отрада. Когда-то — в начале двадцатого века — здесь находилось богатое поместье крупного лесопромышленника. Говорили, что он был родом из Одессы, поэтому и назвал свои владения Отрадой в честь местности, где родился. Действительно, пляжи вдоль берега реки, где в беспорядке рассыпались домишки тогда еще безымянного микрорайона, и впрямь были похожи на приморскую Отраду — издали песок на них казался чистым золотом.

С высоты птичьего полета Отрада напоминала масляный светильник, в узкое горло которого был вставлен фитиль — лента шоссейной дороги. В этом месте река делала большую петлю, огибая возвышенность, поросшую реликтовым сосновым лесом, на который не поднялась рука ни большевиков, ни коммунистов-перерожденцев брежневской поры.

Жилье в Отраде было в основном самостроем, без надлежащего разрешения и документации, поэтому городскому мэру достаточно легко и безболезненно удалось изгнать из практически заповедной местности всякую голь перекатную. Правда, какие-никакие квартиры некоторым отрадненцам для отмазки все-таки дали, но разве можно было сравнить их с дачным привольем, где они жили до переселения. Тем более что вскоре сотка земли в Отраде стала стоить почти как в предолимпийском Сочи.

Дача Тверского несколько выпадала из общего помпезного вида Отрады. Ее соорудили в те времена, когда надстроить второй этаж было большой проблемой. Деревянная, покрашенная в защитный зеленый цвет дача Тверского рядом с трех- и пятиэтажными виллами-монстрами казалась бедной приживалкой, нищенкой. И только шикарный розарий с мраморным портиком, сооруженный несколько лет назад по плану какого-то известного архитектора и остекленный стеклами-«хамелеонами», подсказывал наблюдателю, что владелец убогой дачки состоятельный человек.

При подъезде к «владениям» Тверского Глеб едва не столкнулся на узкой улочке с внедорожником. Машина так быстро пролетела мимо, что Тихомиров-младший даже не успел заметить, какой она марки. В салоне внедорожника находились двое, но затемненные стекла не позволили Глебу разглядеть их в подробностях. Ему показалось, что рядом с водителем сидела женщина. «Неужто Дарья-Дарина?! — подумал он с неприятным удивлением. — Обскакала… Ну лиса!»

Действительно, внедорожник мог отъехать только от дачи Тверского, потому что дальше улицу пересекала глубокая канава — там прокладывали канализацию.

Калитка в воротах была не заперта, и Глеб беспрепятственно прошел к даче и поднялся на высокое крыльцо. Дверного звонка он не заметил, поэтому с силой постучал и громко крикнул:

— Никита Анисимович, ау!

В ответ ни звука. Глеб снова забарабанил по двери, уже кулаком… и она медленно отворилась. Глеб просунул голову внутрь и сказал:

— Никита Анисимович, принимайте гостей! Где вы там?

И опять ответом ему была полная — мертвая — тишина. Даже тихо бормочущий холодильник (в крохотном тамбуре было две двери; одна из них вела на кухню) издал всхлип и захлебнулся, умолк на глухой ноте.

— Я вхожу, — неизвестно кого предупредил Глеб и отворил дверь гостиной.

В отличие от тамбура, гостиная была весьма обширной. Наверное, Тверской любил пространство и не стал разгораживать ее перегородками. Комната служила ему и кабинетом, и гостиной, и спальней. В ней была еще одна неприметная дверь, которая вела, скорее всего, в санузел, совмещенный с ванной.

Интерьер гостиной был выполнен в стиле буржуазных излишеств начала двадцатого века. Резная дубовая мебель (явно антикварная) была выполнена в стиле «Буль»[105], мраморный камин поражал изысканностью классических форм, а почти все картины, развешанные по стенам, были работы известных мастеров кисти, как определил навскидку Глеб. Французский гобелен над кожаным диваном, персидский ковер на полу и темно-вишневые бархатные портьеры довершали старинно-патриархальный облик гостиной.