– Сама за собой следить будешь. Еще одна подобная выходка, и я убью твою Миру, убью тех, кто остался из твоих людей. Я буду убивать из-за тебя, Оля. Я буду убивать, а настоящей убийцей всегда будешь только ты. Возьмешь такой груз на свою совесть? М? Честная и добрая Оля Алмазова готова отвечать за смерти своих людей?

Я смотрела на него и ничего не понимала. Только ненависть полыхала все сильнее в груди, испепеляла, грызла душу, а он вдруг пятерней за лицо схватил и губами к моим губам прижался. Я мотнула головой, а он крепче сжал мои скулы и целует жадно, сильно. Укусила до крови. А когда оторвался, его кровь по подбородку потекла. Вытер тыльной стороной ладони, усмехаясь.

– Ты ненормальный. Одержимый дьяволом ублюдок.

– Не дьяволом, Оля…не дьяволом. Тобой. Ты еще не поняла? Ты мой персональный дьявол, и я не отступлюсь от тебя. Не имеет никакого значения, что ты этого не хочешь. Я хочу. Всегда хотел.

Всегда? Какое всегда, если я знаю-то его меньше месяца. Не видела никогда раньше. Он конченый, больной отморозок. Тяжело дыша, смотрю в его глаза, а по коже мурашки. Каждое его слово страшное, как приговор, как необратимость. Психопат, действительно никогда меня не отпустит. Его взгляд скользил по моему лицу, шее, груди, вспыхнул, задержавшись на сосках, и снова вернулся к лицу. Я тут же прикрылась руками, а он на мне покрывало поправил.

– Сейчас пойдешь в ванну, надерут полную – согреешься, и мы едем в город. Выберем для тебя новую теплую одежду… а еще золото, моя жена должна быть красивее других. И с этого дня ты спишь в моей комнате. Никаких служанок, горничных. Я сам твоя горничная и служанка.

– Боишься, что не уследят? Боишься, что сбегу от тебя или покончу с собой?

Он усмехнулся. Страшно усмехнулся, как оскалился.

– Нет. Не доверяю никому. Я уже давно разучился бояться. Страх не живет вместе со смертью…только с жизнью. Запомни это, девочка. Когда перестанешь бояться, значит нет больше жизни в тебе.

– Вода набрана, – тихо сказала цыганка, звеня монетками на шнурке и в ушах. Она тихо вышла из комнаты. А он потащил меня в ванную комнату.

– Давай. Залезай и грейся.

– При тебе?

Пожал плечами.

– А чего я там не видел сегодня ночью? Раздевайся! Или тебе помочь?

– Не подходи ко мне.

Взгляд под маской вспыхнул насмешкой, а чувственные губы снова изогнула ухмылка.

– Ты до сих пор считаешь, что эти твои слова меня удержат?

Отвернулась от него, сбрасывая покрывало на пол. Стянула сорочку через голову и шагнула в горячую воду. Только сейчас поняла, насколько замерзла. Все тело свело. Пока я молча сидела в ванной, он так же молча сидел напротив в кресле, раскинув длинные ноги в сапогах, и курил, пуская кольца дыма к мозаичному потолку. Ужасен и прекрасен одновременно. Я все чаще ловила себя на мысли, что он притягивает взгляд. Что-то есть в нем такое, необъяснимо притягательное. То ли волосы, то ли весь его облик в целом, и эта маска…Мне всегда хотелось её содрать, чтобы обнажить его тайны, так же, как он сдирал с меня одежду.

– Что за песню ты пела?

– Когда? – сморщилась, промывая порезы на пальцах.

– Там. На карнизе. Ты пела песню.

– Не твое дело, цыган.

– Ты одно слово на цыганском произносила…где ты его слышала?

– Не твое дело, – повторила и закрыла глаза, чтобы не смотреть на него…чтобы не видеть, как он смотрит на меня.

– Где ты слышала эту песню?

– Нигде не слышала.

– Значит, сама придумала, птичка?

– Не смей меня так называть! Никогда!

– Почему?! Мне нравится! Птиииичка, ЧирЕклы, – он отчетливо произнес каждую букву, а у меня в груди засаднило, – Тебе подходит. Маленькая красная птичка, поющая только на закате, возвещая о смерти солнца. Это он тебя так называл?

Я промолчала, чувствуя, как приятно растекается тепло по всему телу, а внутри все равно холодно. Все равно сердце клещами сжато и не отпускает. Не дает вырваться из них. Пусть просто замолчит и оставит меня в покое. Уйдет, наконец. Избавит от своего присутствия. От себя.

– Он был цыганом, Оля? Ты его любила, птичка?

– Он был человеком, а не животным, как ты.

Открыла глаза и вздрогнула, когда увидела Ману совсем рядом, он сидел у ванной на корточках и смотрел на меня. На губах опять усмешка…только в этот раз с оттенком горечи. Никогда его не пойму. Никогда не пойму, что он от меня хочет.

– Каждый человек может стать животным. Если его заставить им стать.

Глава 18

Я стояла, стиснув зубы, пока он бинтовал порезы, а потом одевал меня, действительно, ничем не хуже любой служанки. Расчесывал волосы. Долго расчесывал. А я стояла с закрытыми глазами и проклинала его. Так яростно, так неистово. Кто-то сказал бы, что это лестно, когда тебя одевает мужчина, но я знала, зачем он это делает. Он унижает. Играется, принуждает, давит своими прикосновениями. Своим вечным навязчивым присутствием рядом со мной. И это невыносимо. Это ужасно настолько, что меня трясет каждый раз, когда он ко мне приближается. Ману все делает мне назло. Все для того, чтобы я стала перед ним на колени так или иначе. Чтобы смирилась.

Он меня ломал. Методично и профессионально. Он стирал мою личность. Я чувствовала, как появляются на мне шероховатые трещины, как склоняет голову Ольга Лебединская, постепенно впадая в состояние равнодушного спокойствия. Нельзя ломаться. Нельзя.

Я должна вытерпеть и сбежать от него при первой же возможности. Куда-нибудь. Пусть не домой. Цыган прав – я слабая. Вот почему он все время выигрывает. Я должна быть сильной. И моя сила будет не в гневе и ненависти, а в презрительном равнодушии к нему. Рано или поздно это выведет из себя цыгана, и он или убьет меня, или отпустит.

Заплел мне косу, глядя на меня через зеркало, провел пальцами над плечами, шумно вдыхая мой запах. Темные глаза подернулись дымкой, и мне не нравился этот взгляд, он заставлял насторожиться. Сжаться всем телом.

– Я думал об этой ночи. Отдавал приказы своим людям, а сам думал о тебе. О том, как стонала подо мной. О том, как пахнет твоя кожа, Оля. Ты даже не представляешь, как я хочу тебя каждую секунду. Ты как наваждение. Как героин. С ума меня сводишь. Птииииичка.

– Не смей. Не называй!

Я закрыла глаза, стиснув челюсти и медленно