Левая бровь Дорохина изогнулась изумлённо:

— Настолько?

— Да, я репетировала. И записывала всё, что делаю. Просматривала, как получается. Так что да, я уверена!

Волнение мурашками по спине не в счёт, это как перед выходом на сцену и в открытый космос.

Главный присвистнул и протянул ко мне ладонь.

— Запись есть?

Я принялась копаться в сумке в поисках флэшки, но, увы, не обнаружила.

— Простите. К сожалению, запись осталась у похитителя.

Дорохов убрал руку и посмотрел на меня испытующе:

— То есть он тебя записывал? Quelle malaise[16]! И ты хочешь сказать, что ничего не было?

Я смутилась так, что даже закашлялась.

— Нет, не он. Там просто была хорошая аппаратура… Я сама…

— Хм, конечно, — чуть склонил голову Дорохов и засунул руки в карманы, опираясь бёдрами о край стола в своей любимой позе. — Аппаратура. А скажи-ка, Евгения, ты на самом деле не интересуешься политикой?

— Нет, зачем?

— Тех, кто стоит у руля, лучше знать. Разве ты это не понимаешь?

— Возможно. Но мне не интересно.

— А вот это глупо, Женя. Будь то провинция или столица артисты балета, тем более примы и корифеи — это те, кого приглашают на рауты в высшее общество. В посольства и на приёмы. Постепенно появляются поклонники, покровители, меценаты…

— Да? — я закусила губу, снова чувствуя в воздухе неловкие намёки.

И тем ещё больше удивила Дорохова, интерес в глазах стал отчётливым.

— Помилуй Бог, ты в самом деле настолько невинна и наивна, что не думала об этом?

Я покраснела.

— Не думала. Я просто хочу танцевать.

— Занятно. Неужели ты девственница?

Я поперхнулась и, наверное, стала пунцовой.

— Нет… Но я правда не думала.

— Ну тогда слушай: бесплатный вводный курс, — заметил он. — Ты балерина — и это само по себе ценность, это статус. Конечно, пока ты в театре, пока на сцене. Надо помнить об этом. Для толстосумов и партократов присутствие нас, представителей утончённого мира искусства, — это как признак хорошего тона хозяев, принадлежность их к аристократии, если хочешь. Классика! Мы для них — носители того уровня культуры, которого у них никогда не было и будет, а так же неизбежный показатель их тонкого вкуса, как дорогой коньяк, лучшие духи, изысканный антиквариат или томик Толстого в кожаном переплёте, которого они не читали.

— В самом деле? — Я удивлённо взглянула на Дорохова.

Тень от лампы падала так, что лицо главного показалось маской. Очень красивой, обрамлённой гривой волнистых волос, и тем не менее, не живой. Я вновь подумала о Серёже.

— Да, дорогая, — ответил Дорохов. — Артист должен нарабатывать «баллы» популярности и нужный круг. Иначе окажешься где-нибудь… здесь.

Он обвёл взглядом кабинет, и я вслед за ним. Воздух небольшого пространства был напоен ароматами дуба и коньяка, швейцарского шоколада и пралине из затейливой коробки на столе, мужского японского парфюма и… Мраморная охотничья собака, лежащая изгибом вокруг позолоченной чернильницы на постаменте, выбивалась из прочего интерьера.

— Вы пишете чернилами? — спросила я, желая вернуть разговор в любое другое русло.

— Нет, это подарок, — ответил Дорохов. — У умных артистов подарков бывает много. Ты производишь впечатление умненькой девочки, несмотря на наивность.

— Спасибо, — я опустила ресницы, мне опять стало неловко, будто подтекст его слов вместе со взглядом скользнул, как сквозняк, мне по юбку. Я сжала колени и одёрнула кисейный подол репетиционного наряда. — Простите, я так долго отвлекаю вас от дел. Мне всё же не стоит злоупотреблять вашим временем…

— Сиди, там экскурсия. Артистам и публике лучше не сталкиваться, тем более в наших обстоятельствах. Итак, ты уверена, Женя, в своих способностях?

— Да.

— Я устрою тебе просмотр. Завтра. Или послезавтра. Один выходной всё же рекомендую взять.

— Хорошо, спасибо. А что за экскурсия? Школьники?

— Журналисты, принесла нелёгкая. С твоей пропажей они ходят тут, как по Бесарабии цыгане дружною толпою, — причмокнул губами Дорохов и посмотрел на дорогие часы в золотой оправе, сверкнувшие сапфиром под лампой. — Но нам ещё не пора выходить в люди.

— Нам?

— Да, распоряжение свыше. Олег Сергеевич открестился и велел разбираться мне. С некоторых пор я предпочитаю слушать то, что велят силовые структуры. Научен. По твоему поводу звонил некий московский функционер из федеральной безопасности, Константин Тихомиров. Вы с ним в каких отношениях? Знакомый?

— Нет, — растерянно мотнула я головой. — Первый раз слышу это имя.

— Какая ты загадочная, Евгения Берсенева! Офицеры ФСБ звонят по твоему поводу, бандиты не убивают, беглые миллиардеры называют своей любовницей! Без году неделя в театре, и уже все журналисты города знают твоё имя, а у тебя на всё один простой ответ: «Я не знаю». В тебе определённо что-то есть!

— Но ведь я действительно не знаю! — воскликнула я. — Это лишь стечение обстоятельств! Может быть, этот Тихомиров — следователь?

— Ну-ну, может быть, — усмехнулся Дорохов. — Впрочем, имей в виду: такие связи тоже полезны балеринам. Сама Майя Плисецкая пробивала себе роли через хорошего знакомца в КГБ, когда руководство Большого было против. Послушай, милая, а ты часом не собираешься последовать её примеру?

Я даже не сразу нашлась, что сказать. Молчала, хлопая ресницами, и смотрела на злого гения. Потом всё же произнесла:

— Мне приятно, что вы сравниваете меня с великой Плисецкой, но, боюсь, вы что-то поняли превратно.

— Ну что ж, это хорошо. Поступай умно, докажи, что ты готовая артистка. И если на просмотре не опростоволосишься, считай, что тебе повезло: роль будет твоей.

— Правда?! — я не поверила своим ушам.

— Всё покажет результат просмотра. Твоё упорство мне уже нравится.

Дорохов потёр длинные пальцы, думая о чём-то своём, затем взглянул на часы и прошёл к двери.

— Я покину тебя ненадолго. Мне надо позвонить. Будь хорошей девочкой.

Звук проворачиваемого в замочной скважине ключа снаружи меня добил.

О нет, я опять заперта! Да что же это такое?!

Взгляд упал на два стационарных телефона на столе главного. Этого видимо, для звонков не достаточно? И тут в голову снова пришла мысль о Серёже, о том, что я не знаю его телефона, а он не спрашивал моего.

Боже, а каким образом мы встретимся? А мы вообще встретимся?!