Это театр, баран, — гудело за ушами. — Стоп!

А сердце заходилось, глядя, как она обвисла в объятиях этого британского богатыря. На заднике сцены покатились льдины по реке. Женька вздохнула печально, свернулась комочком на сцене и… через несколько мгновений исчезла.

А…

Горло моё сдавило, дышать стало нечем. В глазах стало до жути странно. И внезапно я понял, что плачу. Не навзрыд, просто две капли стекли по щекам, но в груди что-то прорвалось.

Я больше не могу ждать! Я встал. Итальянцы шикнули. Шею бы им свернуть. Могу одним щелчком, но я сел. Нежность, дрожь, нетерпение! И страх. А она меня ещё помнит?..

Грянули последние аккорды. Занавес. Овации. А я сидел и не мог пошевелиться. Бледная Женька выходила на поклоны под крики «Браво», улыбаясь и глядя куда угодно, только не на меня. Я наконец, подорвался с цветами, но охрана сказала:

— Только к stage door.

И я пошёл, бросился буквально наперерез. Через толпу и улицу, в приятную прохладу лондонского вечера, к стеклянным дверям в обрамлении белого камня. Единственный с цветами. Вообще один здесь. Плевать… Только бы вышла!

⁂

Женя

Пальто и шарф. Удобные туфли, ноги в чулках. Волосы всё ещё в блёстках. Грим, а я весь грим стёрла? Руки дрожали. Я не была уверена, что это он, но внутри меня творилось нечто невообразимое. Я оделась. Расчесалась и побежала, не чувствуя под собой ни ног, ни привычной боли в них после спектакля.

— Эй, Джейн, ты куда? — крикнул стройный, скульптурно-идеальный Томас в коридоре.

Я не оглянулась. Я неслась, я рвалась, стремилась убедиться или позволить этой любви раз и навсегда погибнуть. У служебного выхода для актёров я остановилась. Сердце ещё бежало вперёд, а я замерла. Будто моя жизнь решалась сейчас. Будто это ступени не на Ковент-Гарден, а в пропасть.

Слёзы, ещё не пролитые, но уже подкравшиеся к каждой поре кожи изнутри, заставили меня осторожно, медленно, по капле, стечь. Спуститься по ступеням. Тихонько подкрасться. Неслышно толкнуть дверь и…

Мужчина стоял спиной ко мне. Он был высокий, как он. Широкоплечий, как он. Тёмно-русый, как он. Но на голове был не ёжик. Дорогой костюм по фигуре, как влитой. Дорогие туфли. Он что-то кивнул понимающе на длинную тираду англичанина с тростью.

И моё сердце оборвалось: не он, да и откуда… Слёзы подкатились к глазам, но хватит. Хватит! Я вскинула голову, ступила на тротуарную плитку, дверь с тихим звоном закрылась за моей спиной. Мужчина развернулся и воскликнул тем чудесным, чуть хрипловатым тембром, мягким, как джазовая ночь в лунной долине:

— Женя!

Во мне всё завибрировало в ответ, вспыхнуло, засияло. Но как же? Это был он и не он одновременно. В костюме с бабочкой, в белой рубашке, с невероятным букетом роз в руках, с элегантной причёской, не бандит… скорее, дипломат. Охранник за моей спиной сказал что-то, Серёжа ему ответил на безупречном английском, а я даже не поняла смысл. Он шагнул ко мне, я к нему…

— Серёжа? Ты?!.. — дрогнул мой голос.

Мы оказались совсем близко, только розы разделяли нас. Глаза такие светлые, такие серые, такие добрые! Самое красивое на свете лицо… Нежность из моего сердца и из его глаз струилась между нами, окутывала нас и чувствовалась кожей ещё до касания. Как мелодия Шопена…

Он склонился ко мне и, явно волнуясь, произнёс:

— Прости, маленькая, только я не Серёжа… Моё имя Константин Михайлович Тихомиров.

— Его не существует, я проверяла… — выдохнула я, боясь спугнуть призрак.

Он протянул ко мне большую руку:

— А так проверь.

Я осторожно коснулась пальцами его кожи, и по телу пробежало узнавание, как электричество.

— Живой… Но я же спрашивала, я искала!

— Пришлось немного задержаться, прости. Но я сам тебя нашёл. Для этого даже пришлось устроиться в посольство, — улыбнулся он с сияющими глазами и вдруг вспомнил про розы, протянул их неловко: — Это тебе.

Я широко раскрыла глаза, не веря им, протянула руки, но цветы оказались такими тяжёлыми, что я покачнулась, и он тут же поймал меня в охапку, как одну из этой сотни роз на глазах изумлённых прохожих и осторожно поставил обратно. Розы мешали… И я позволила им упасть пружинистым снопом:

— Пусть. — Я остановила его порыв поднять, потянулась к нему — так хотелось видеть, видеть, видеть его лицо! Он потянулся ко мне. — Я думала, ты меня забыл…

— Как я мог? Я же люблю тебя! — выдохнул он, положив мне руки на талию.

— Что?!

— Люблю!

— Любишь? — моё сердце гулко ухнуло и включилось заново.

— Да…

И я не сдерживалась больше, встала на носочки в плотном кольце его рук и запаха, обвила его мощную шею руками и была встречена упругими горячими губами. Такими настоящими, но волшебными! Голова закружилась от сладости и нежности поцелуя. Я всё-таки жива! Он здесь!

— Серёжа, Серёженька… — растворяясь в нём, как в музыке, воскликнула я.

— Костя.

И снова поцелуй. Долгий, нежный, настоящий. До мурашек и просветления в душе.

— Серёжа, хороший мой, хороший, — пело всё во мне и кружился в танце Ковент-Гарден. — Я тоже тебя люблю!

— Тогда ладно, пусть будет Серёжа, — рассмеялся он счастливо и подхватил меня на руки и поднял высоко-высоко, словно в поддержке.

— Что ты делаешь?! — ахнула я, не позволяя себе повиснуть раскорякой.

Люди столпились вокруг, наши балетные, полицейский… ветер, весь Лондон и ночные огни.

А он опустил меня ниже, перехватив, как маленькую, и ласково, игриво взглянул мне в глаза:

— Всё в порядке, мисс. Это похищение.

КОНЕЦ