– Ты чуть не убил Аджита, – помедлив, ответил тот. – Мне пришлось стукнуть тебя по голове, чтобы привести в чувства.

– Так это был ты?

– А кто еще осмелился бы? – с усмешкой сказал Тан. – Винсент, ты же «гребаный ублюдок из рода Фуркаго». Твой папаша император разнесет Академию, если кто-то из низших домов завалит тебя.

Я усмехнулся в ответ.

Тан из дома Бесалп мог себе позволить ударить принца. Его род, воспитывающий потомственных советников императора, прочно удерживал власть при дворе. И сейчас глава дома, отец Тана, был самым приближенным советником отца. Мы, почти равные по статусу, могли свободно общаться. Правда, иногда у меня закрадывалась мысль, что Тан специально с первого дня обучения навязался мне, чтобы доносить отцу, но кто мог его винить?

Главное, что он не доносил на меня матери.

Я откинулся на ствол дерева, спиной чувствуя шершавую кору, и запрокинул голову. На темном небе блестела россыпь звезд. Молчаливо смотрели две сестрицы-луны – одна истончилась до серпа, а другая половинкой выпятила брюхо.

Одна меньше, а другая больше. Каждый раз луна-малышка стремилась догнать свою старшую сестрицу и каждый раз не успевала.

Так и я гнался за тенью отца.

Будь первым, Винсент. Не разочаруй меня, Винсент. Раздави этих букашек, Винсент. Ты будущий император, Винсент!

Я устало потер виски и закрыл глаза. Ребята шумно праздновали окончание обучения, и кто-то затянул веселую песнь. Ночные синегрудки вторили им трелью, послышался смех.

Как мне быть лучшим, отец, если императрица решила, что я ей мешаю, и поощряла слухи обо мне, даже в ущерб своей репутации?

«Винсент Фуркаго? А, тот курсант, сын знаменитого отца, страдающий от неконтролируемой ярости? Знаем-знаем!»

«Дитто? Да разве бывают дитто без дракона?»

«Поэтому отец и сослал его из дворца… в эту отдаленную Академию на востоке империи».

«Да-да! Его объявили дитто белого дракона, но драконы… так и не вернулись».

«А может, и те слухи правдивы?»

«Какие слухи?»

«Что он ублюдок».

Я сжал кулаки. Ей было в радость видеть меня в отчаянии и пристыженным.

С того памятного события на городской площади прошло восемь лет, а я до сих пор не смог отмыться от клейма ублюдка. В Академии старались карать тех, кто вслух произносил это, но шепотки разносились по углам, презрительные взгляды паучьими лапками бежали по коже.

На церемонии в малом храме меня торжественно провозгласили дитто. Потом моя почтеннейшая мать объявила, что драконы улетели, не стерпев предательства Александра. И тут же добавила, глядя на меня с усмешкой: «Как грустно, Винсент, что тебе никогда не удастся почувствовать эту связь».

Ее слова оказались пророческими – драконы так и не вернулись. Тогда у меня и появились первые подозрения насчет матери. Верить слухам не хотелось, но ее ненависть не оставила мне выбора.

Я открыл глаза и посмотрел прямо перед собой. Мимо, жужжа, пролетела гигантская зеленая стрекоза, затем вернулась и зависла передо мной. Я склонил голову. Стрекоза тоже наклонилась. Резко выбросив руку, я поймал насекомое – оно затрепыхалось в кулаке.

Тан с интересом посмотрел на меня, а я, смутившись, отпустил стрекозу. Та мгновенно исчезла.

Мне вспомнился день, когда я последний раз видел мать. Прошел год, как отец отправился на войну с Исметром, а управление империей номинально доверили двум императорским советникам, один из которых, почтенный Дан Бесалп, и приходился Тану отцом.

Я со всем усердием, на которое способен мальчишка, выполнял указания Густаво, не отлынивал от утренних и вечерних тренировок и с головой погрузился в занятия с начальником дворцовой охраны. Я перестал общаться с праздно проводящими время сверстниками, отдалился от льстивых придворных, облепивших меня после отъезда императора, и перестал раздавать всем направо и налево улыбки. Отец сказал мне держать спину прямо, а голову высоко, и я втайне надеялся, что ему доносят о моих успехах так же усердно, как императрице о моих неудачах.

Статус дитто позволял мне стоять наравне с матерью, о чем я раньше и не мог помыслить. Но каждый раз, когда мы сталкивались с ней на одном из званых приемов, на которых были обязаны присутствовать члены императорской семьи, она бросала на меня страшные, хищные взгляды. Мы избегали друг друга – я из страха, она же из ненависти. Ее взгляд натыкался на мои рога, и Аниса Фуркаго всем видом выказывала отвращение и презрение. Придворные все подмечали и вскоре перестали ошиваться возле меня, устремив все усилия на мою мать.

Она постоянно уединялась в храме Эарта, как ей наказал отец, и, по слухам, устраивала закрытые вечера для знати.

Перед самым отъездом в Академию я зашел вечером воздать подношение Эарту, своими крыльями покрывающему империю от невзгод и войн. В первый год войны с Исметром молитвы звучали особенно усердно, и принц должен был подавать пример народу, мечтающему о возвращении сыновей, отцов и братьев с войны. По крайней мере, Густаво сказал хотя бы час провести в храме, чтобы люди видели, как я зашел и вышел. В отличие от знати, в народе обо мне, как доносили шпионы Густаво, ходили противоречивые, но все же больше одобрительные слухи. И я старался всячески поддерживать их, чем еще больше раздражал мать.

Ни один из жрецов не встретил меня на пороге. Час был поздний, оставалось два полных оборота до полуночи. Но какой-то сладковатый запах, смешанный с металлическими нотками, увел меня от алтаря спустя пол-оборота. Сейя, моя личная охранница, терпеливо дожидалась за порогом храма, и я решился пойти на странный зов.

Боковой коридор вывел меня к неприметным покоям.

Я остановился у порога, встревоженный колким предчувствием. Из-под двери струился аромат дурманящих трав. Сквозь щель мне было плохо видно, я прислонился, чувствуя, как забилось сердце, как погорячевшей щеки коснулся холод металлической окантовки.

Люди, скользкие люди извивались, смеялись, прижимались друг к другу, кусая, обливаясь вином, которое алыми струйками стекало по их обнаженным телам.

Она, бледная, с распущенными черными волосами, лежала на постели из кроваво-красных роз и с усмешкой смотрела на переплетенные тела на полу. В ее руках покачивался кристально прозрачный бокал с темным вином.

Тень скользнула по лицу императрицы, и она увидела меня. Брови хищно изогнулись, усмешка сменилась оскалом, и Аниса Фуркаго послала воздушный поцелуй. Я вздрогнул. В ноздри ударил едкий запах крови.

И не было в ее взгляде ничего, кроме холодной ненависти. Я отшатнулся и бежал, трясясь от страха и омерзения. На пороге меня схватила встревоженная Сейя и долго прижимала и ласково гладила по щекам, волосам, утирая брызнувшие