сдвинуться, и отпустили голову.

Отец подошел к простолюдину. Тот гордо смотрел, не отводя взгляда.

Странное возбуждение стало пробуждаться во мне.

Ведь этот человек, чья воля настолько сильна, что он подавляет дрожь страха, сейчас умрет. Я смотрел, затаив дыхание.

– Стражники найдут всех твоих близких и казнят их. Твое тело подвергнут пыткам и вывесят на городской стене, а вороны будут клевать его, пока кости не истлеют. Увести его.

Человек рассмеялся. И его смех, безумный смех, натолкнул меня на мысль, что он не в себе.

Он точно не в себе!

Стражники дернули его и, связав руки, повели сквозь толпу, которая расступилась перед ними, словно перед заразными.

Вдалеке протяжно зазвучал гонг.

– Он умрет, – тихо сказал я и поддел носком сапога камушек.

– Когда из него выпытают все нужные сведения, – подтвердил отец. – Предателям и изменникам одна дорога. Я хочу, чтобы ты это запомнил и был тверд в своих решениях. В конце концов, ты будущий император. И жалости здесь не место.

Я кивнул.

Густаво учил не жалеть противника. Но то были бои на тренировочных мечах, где никто не ранил по-настоящему.

Спохватившись, я обернулся к навесу – но Густаво там не было. Сейя хмыкнула и подвела коня:

– Слушайте отца, Ваше Высочество. Вы слишком жалостливы, несмотря на все тренировки, а это не к добру в управлении империей.

Звук от пощечины был громкий. Звонкий. И сладкий для моих ушей.

Едва войдя во дворец, отец распорядился позвать мать в свой кабинет и позвал меня с собой. Та явилась, как обычно, красиво наряженная, усыпанная драгоценностями и отвратительно надушенная. И сразу же распорядилась задернуть шторы, сославшись на боль в глазах. Слуги опустили шторы и вышли, а она, по-птичьи склонив голову, поинтересовалась, чем обязана такой чести.

Отец, подойдя к императрице, отвесил пощечину. Я с открытым ртом смотрел на то, как стекает струйка крови из уголка рта матери. Она хищно слизнула ее и бросила на меня мстительный взгляд:

– Что вам наплел этот щенок?

Я сжался под ее взглядом.

– В городе слухи. Я доверил вам пять лет назад единственно важное дело и даже отпустил с вами Винсента. Как вы и просили. А сегодня выясняется, что и это вы не смогли решить.

– Не может быть, – прошипела мать.

– Завтра будет объявлено, что Винсент – дитто белого дракона.

Мать застыла. Но потом расслабленно улыбнулась:

– Конечно, дитто. Он же мой сын.

Но в ее глазах отразилась ненависть. Я вздрогнул.

Отец сцепил руки за спиной и усмехнулся:

– Он мой сын. В мое отсутствие делами займутся Главные советники. Вас же я прошу удалиться в храм Эарта и вымаливать у него победы над Исметром ближайшие пять лет.

– Вы не посмеете.

– Это ваш долг. – Отец повернулся к нам спиной и дошел до письменного стола. На нем возвышались две стопки бумаг. – Вы можете идти, Аниса. Сейя, проводи принца до тренировочного зала. Мне нужно управиться с делами до созыва Сената.

– Да, Ваше Величество.

Вот так нас отец и выставил за дверь – меня радостного и мать, кипящую от злости.

На следующий день империя праздновала. Принц – дитто белого дракона! Эта радостная весть промчалась как птица по империи, вдохновила подданных и остудила пламя недоверия.

А еще через день был объявлен призыв. Дитто созывались на запад, дома отправляли свои войска. Император поднял драконов, которые страшной стаей закружили над Аргтауном, внушая ужас и трепет жителям города.

Началась долгая война с Исметром.

Глава 11

Коль мил и коль нужен

Пир чужакам,

На месте невесты

Плачет артам.

О печали, народный поэт Таррвании

918 год правления Астраэля Фуркаго.

Сожженные земли

Костераль

Ветер.

Капли дождя стекают по лицу, закрадываются под одежду, проникают под кожу, пока сердце пропускает удар за ударом, заставляя мою жизнь и душу биться, продолжать, не останавливаться.

Я несу тебя на руках, не обращая внимания на сирену, на скользкие выкрики, на пронзительный визг женщины, впервые увидевшей столько крови.

Много крови. Она продолжает стекать, оставляя за собой дорожку. Я снял обувь и босым иду с тобой на руках. Небо черное, небо не пропускает ни клочка света.

Черна моя душа.

Черны мои мысли.

Мой друг, я не хотел хоронить тебя в последний раз. Свет моей жизни, надежда и душа Таррвании…

Ты мертв. А я до сих пор жив. Столько раз жив, что не счесть. Но подсчет все же ведется – двадцать пять могил, двадцать пять надгробий.

Двадцать шестое отнимает тебя и мое сердце.

Я слышу крики Аллистира. Я сжимаю его руку, поддерживающую меня. Я бросаю горсть земли, она летит вниз, вниз…

Александр, ты и правда смог забрать меня в ад.

Ветер колыхнул мои волосы, беспорядочно смахнул листки со стола и поднял легкую штору из шиальской ткани. Насыщенный цветочный аромат протолкнулся сквозь створки окна, наполняя комнату и не оставляя и права на вздох. Лампа догорала, отдавая пространство теням.

Я встал и отложил конверт к другим четырем. Пять писем, пять адресатов. Последние строки писались легко. Даже непринужденно.

…Выражаю искреннее восхищение вашей очаровательной дочери. Да пребудет с ней благословение Эарта. Достойный дебют у достойной семьи. Премного благодарен вам за слова сочувствия и, конечно, высылаю вам скромные дары. Встреча состоится…

Распахнув дверь, я открылся утреннему сумраку. Вспорхнула птица, испуганная стуком, да в кустах зашелестел зверь – и все.

Я надел перчатки, достал из корзины в прихожей ножницы и ткань и спустился по деревянным ступеням крыльца. Прошел по дорожке и встал перед колыхающимся голубым полем.

Розы двух лун, сияющие в сумраке Сожженных земель. Острые, ядовитые, но манящие своей красотой. Среди них виднелись серые столбы, аккуратно расставленные так, чтобы не задеть кусты.

Я остановился перед первым и оттер выгравированное имя от налета и грязи.

Александр.

Перешел к следующему, протерев и его.

Александр.

Перешел к следующему…

Александр.

На двадцать шестом я остановился. Свежая взрыхленная земля. Две недели назад тело было уложено здесь и заботливо укрыто землей, как одеялом. Я помнил, что ты не любил забавы с сожжением, и чтил это.

Ни разу ты не умирал от огня.

Огонь всегда защищал тебя и дарил тепло. Всегда…

Я сжал зубы, собирая силы для вздоха и слов. Выдохнул.

– Да благословит тебя Гайра, дитя. Ты не успел… ничего.