А сколько в коробке было целых пластин вообще?

Вера схватила коробку. Но буквы расплывались. Она всхлипывала сразу от того, что не может рассмотреть написанное, и от жалости к себе за то, что сидит и вот чем занимается: считает виагру. А ведь есть же и вон какие: и жирная, и старая, и краситься даже не соизволит, и волосы крысиным хвостиком – а хлопает мужа по заднице, он и рад.

– Мама?

С хрустом, с шелестом посыпались пластины.

– Мама, что случилось?

Виктор присел, принялся собирать упавшее. Увидел синие ромбовидные таблетки и надпись «Виагра» на коробке. Хорошо не снотворное, как он подумал было с порога. Плохо: старый павиан взялся за свое. «Опять». Виктор бросил коробку на кровать.

И тут уж Вера зарыдала. Теперь можно: ее друг, ее опора здесь.

– Ох, Витька… – она обняла сына за ногу, как дерево. Когда ему было два, три, он обнимал ее ногу так. – Витька…

Он сел рядом, обнял мать. Она плакала так, что Виктор чувствовал, как намокает от слез его рубашка.

…Сначала отсечь ее жалость к себе – она не жалкая, это павиан жалкий, сам себя унижает. А ей унижаться нечего, и называть это надо именно так, как оно называется,

– Опять он? – спросил он в темя, пахнувшее, как пахло всегда – лучшим запахом на свете: мамиными волосами.

Кивок в грудь.

…Теперь можно подумать, что делать дальше. Виктор погладил мать по голове.

– Ну-ну. Мам. Тихо.

22

– Серебро, – ответил отец. Петр слышал в трубке, что он улыбнулся.

– Ого. Круто.

– Нет, не круто, – охотно стал развивать тему отец. – Он мог бы взять золото.

– Да ну, пап, не взял – значит, не мог.

Он нарочно поддел отца на новый виток разговора, добродушно заметив:

– …Этот твой, дефективный.

– Толька-то? Семья у него дефективная. А он – мог. Мог-мог.

Отец принялся рассуждать об упущенных шансах воспитанника. Его голос приятно шуршал по уху, как дождь за окном. Не мешал думать о своем. Тольку Петр не видел никогда, но знал про него – по телефонным разговорам – все. Семья и правда была дефективная: мать-алкашка, квартира-распашонка на Гражданке. Впрочем, в секции «Знамя», которую тренировал отец, дефективными были все. Хорошие мальчики из интеллигентных семей не занимаются боксом. Отец… Для него – отец, для них – «дядь Коля», отец получил «мастера» еще в молодости. Потом стало не до тренировок: работа в милиции съедала все. Расследование особо тяжких. Питерской милиции отец отдал все. Зато вот теперь на пенсии. Вышел, так сказать, на тренерскую работу. Те же преступники, только малолетки и без официально зарегистрированного привода, черенки будущих преступников. Отец был хорошим тренером. За хуки и апперкоты Петр не ручался. Но видел другой результат: отец прививал шкетов к боксу, как к здоровому стволу. Принцип: мальчики из многоэтажек должны уставать физически, тогда у них не будет сил разрушить собственную жизнь. «А потом?» – как-то спросил Петр. Все ведь знают: именно из спортшкол – боксеры, борцы, самбисты, дзюдоисты – вышли почти все питерские бандюки. Наученные драться, наученные стоять вместе и друг против друга. «Жизнь покажет», – оптимистично ответил папаша. Но Петр вынужден был признать: оказался прав. Поколение 90-х отстреляло или пересажало друг друга. Волна прокатилась и ушла. А мальчики, которые пришли потом, начистив друг другу рыла в спортшколах, вырастали обычными гражданами, более или менее законопослушными. Странно, но факт.

Отец, рассказывая об успехах и провалах юных боксеров на областном чемпионате, видимо, тоже думал о своем. Вернее, о сыне. О том, что рассказал Петр. Потому что вдруг сказал:

– Девочка вошла в театр, девочки в театре нет. Я правильно тебя понял?

– В целом. Собака врать не будет.

– Собаки – четкие ребята, – согласился отец. – Магии в мире, как известно, нет. Следовательно: если девочки в театре нет, значит, ее там действительно нет. Если ее там нет, значит, она оттуда вышла.

– И бросила ребенка? Это не соответствует описаниям ее характера. Ответственная, честная, обязательная.

– Она его не бросала! Судя по твоим описаниям, он там отлично проводил время – плюшевые слоны, игрушечные попугаи. Я сам бы не отказался, в два года или сколько там ему.

– Год с чем-то. Ну да, типа того.

– Вот-вот. Просто девочка не вернулась за ним, как планировала. А она планировала, и планировала хорошо. Раз серьезная и ответственная. Она не думала оставлять ребенка надолго среди всех этих бутафорских зверушек. Она на секундочку вышла из театра. Вернее, думала, что на секундочку. И…

– И что-то пошло не так, – закончил за него Петр.

23

Вероника проверила задвижку в ванной. Граница на замке. На зеркале – испарина. Пахло пеной для ванной. Ванна была полна, айсберги пены были нетронуты. Вероника не собиралась лежать в ванной, как пообещала Геннадию. Подняла крышку корзины. Раскопала шелковистую гору трусов, маечек, лифчиков. Вынула пакет в жирных пятнах. Уже меньше, но еще есть. Села на пол рядом с корзиной. Надорвала бумагу, торопясь. Ухватила булку так, что из сдобного ануса вылез белый столбик сливок. И принялась кусать, запихивать, заталкивать в рот пальцем.

Посидела, ощущая тяжесть. Перебралась к следующему пункту. Шаря пальцами по языку, Вероника несколько секунд рассматривала идеально чистую чашу унитаза, а потом с облегчением отдалась судороге. Булки со сливками. Еще судорога: берлинское пирожное.

В дверь легонько стукнули.

– У тебя все хорошо? – спросил Геннадий из-за двери.

– Нет.

Вероника не врала без необходимости. Зачем врать, если полопавшиеся капилляры в глазах не скроешь, если изо рта несет рвотой. Если Геннадий – не дурак.

Она нажала на кнопку слива, отодвинула щеколду.

– Боже ты мой, – отозвался Геннадий. – Зомби нападают.

Если бы он начинал кудахтать, она бы его давно бросила. Вероника утерла рот рукавом.

– Угорела в горячей воде, – пояснила она. – До свидания, салатик. Полежу на диване, остыну.

– Дорогая, только не до трупной температуры, пожалуйста, – немедленно отозвался он.

24

– Они в восторге точно не будут, – ухмыльнулся Петр, вспомнив горного князя по имени Аким. – Но я хочу еще раз посмотреть. Как-то она туда вошла!

– Забей ты искать, как она туда вошла! Это важно для мальчика, но и ему уже не важно – мальчик дома с папой и мамой, которые напугались на всю жизнь. Я надеюсь, что на всю жизнь… Это не вопрос.

Петр подумал.

– Допустим. Тогда вопрос другой.

– Валяй.

– Если ее не нашла в театре полиция и не нашла собака – как она оттуда вышла?