с ледяной водой. Но все равно не могу не задать этот вопрос.

– Они тебя… пытали? Я слышала от людей, как они умеют заставить говорить.

– Нет. – Взгляд у него становится туманным и каким-то расфокусированным, а голос – странно спокойным. – Нет, ничего такого не было. – Он умолкает, задумчиво рассматривая наши сплетшиеся руки: мои – маленькие и бледные, и его – загорелые, огрубевшие от работы. – У немцев есть договоренность с нашим высшим начальством. Они, дескать, нас не трогают до тех пор, пока мы не начнем мутить воду и сами не избавим их от расходов на лечение раненых американцев с британцами. Это единственная причина, почему Самнера еще не забрали. Выколачивать из меня информацию выглядело бы для них не лучшим образом – а потому они мне угрожали.

– Чем?

– Тобой.

Рот у меня словно немеет, от шока я поначалу не могу связать и двух слов.

– Мной? Как это? Не понимаю… Откуда они вообще знают, кто я такая?

– Я же тебе сказал. Им почти все известно. И прошлой ночью они не допытывались, что я знаю. Мне хорошо дали понять о том, что знают они. Они в курсе, что мы используем поддельные документы – но не знают, откуда мы их берем. А также они знают, что у нас есть целая сеть курьеров.

– И знают, что я – одна из них? – упавшим голосом спрашиваю я.

– Нет. Мне, по крайней мере, показалось, что нет. Но они знают о нас с тобой, знают, что мы с тобою…

Любовники? Невысказанное слово будто повисает между нами в воздухе. Оно не совсем верно – в физическом его смысле, – но во всех прочих отношениях отражает сущую правду.

– А что, любовь сейчас преступление?

– Нет. – Он резко поднимается с места. – Но им это на руку.

Я пристально смотрю на Энсона, прокручивая в голове эти слова. «На руку»… И вдруг для меня все сразу встает на свои места. Им даже не было необходимости ему угрожать. Все, что им нужно – это угрожать мне.

– Тебе необходимо исчезнуть, Солин. Другого варианта нет.

Я медленно поднимаюсь, не говоря ни слова. Нам, разумеется, объясняют, что может произойти в случае провала, и мы отвечаем, что нам это ясно. Но каким-то образом нам всем удается убедить себя, что именно с нами этого не случится. Что до тех пор, пока мы будем предельно осторожны, к нам никто не постучится среди ночи, никто не подкараулит в пустом переулке, никто не внесет наши имена в аккуратно отпечатанный список. Мы искренне в это верим – пока внезапно эта вера не исчезает.

– Ты меня понимаешь, Солин?

Я оцепенело киваю:

– Ты хочешь сказать, что мне не следует больше показываться в госпитале.

– Я говорю, что ты должна уехать из Франции.

Сказанное им доходит до меня не сразу, и даже тогда я не в силах понять смысл его слов.

– Уехать?.. Из Франции?..

– Здесь оставаться для тебя небезопасно.

Быстрым движением я облизываю губы, во рту вдруг пересыхает.

– Но куда же мы поедем?

Энсон вперивается в меня немигающим взглядом:

– Не мы, Солин, а ты.

Время словно замедляется, растягиваясь между нами. Я слышала, как описывают тот самый момент, когда получают скверную новость: как кровь отливает от лица, как в легких не хватает воздуха, – и сейчас, в это самое мгновение ощущаю все это в полной мере.

Уехать из Франции без него? Но как он мог мне такое предложить?! Однако, снова посмотрев ему в лицо, я понимаю, что он имел в виду именно это.

– Без тебя я никуда не уеду, – ровным голосом отвечаю я.

– Я не могу сейчас уехать, Солин. И ты сама наверняка это понимаешь. Здесь еще столько всего надо сделать, столько людей сейчас зависят от меня.

– Ты всего лишь один из многих, Энсон. Они вполне могут обойтись без кого-то одного. И что насчет гестапо? Ты думаешь, если я исчезну, они так просто оставят тебя в покое? Не оставят. И ты прекрасно это знаешь.

– Конечно же, не оставят. Но если ты будешь в безопасности, то мне уже не важно, что они станут делать.

– А мне важно!

Энсон глубоко вздыхает, тяжело и измученно.

– Мне очень нужно, чтобы ты это сделала. Прошу тебя.

– Я не могу уехать, Энсон. Я не могу отсюда уехать без тебя.

– Я уже все подготовил, обо всем договорился.

– Даже не обсудив это со мной?! – возмущенно вскидываю на него взгляд.

– У меня не было времени. Я поговорил уже с Самнером. Ты уезжаешь завтра. Сначала на конспиративную квартиру, потом за границу через Испанию. По тому же маршруту, что и все.

– Нет.

– Солин, мы уже это обсуждали.

– Нет, в таком ключе мы это не обсуждали! Мы говорили о том, что поедем вместе. Когда закончится война. И никогда даже речи не было, что я отправлюсь куда-то одна. Ты что, таким образом пытаешься от меня избавиться? Ты что, задумал сбагрить меня куда подальше, чтобы я тебе не мешала?

Это нечестное обвинение. Ужасные слова! Но он меня просто подкосил своим требованием, и я хочу сделать ему так же больно, как и он мне. Я поворачиваюсь к нему спиной, утирая рукавом слезы.

– Солин…

Когда он прикасается ко мне, я напрягаюсь и замираю, но не противлюсь тому, что Энсон разворачивает меня к себе. Пальцами он приподнимает мой подбородок, заставляя смотреть ему в глаза.

– Мне необходимо, чтобы ты уехала. Сделай это ради меня. Ты понимаешь?

Я пытаюсь вырваться, но Энсон, обхватив меня за плечи, не отпускает от себя.

– Я не могу все бросить, Солин. То, чем я тут занимаюсь – чем мы все занимаемся, – действительно очень важно. И пока Самнер работает – работаю и я. Иначе быть не может. Но я не смогу думать о своей безопасности, пока буду бояться, что тебя заберут. А если ты останешься, это обязательно случится. Потому что они отлично понимают: достаточно сообщить мне, что тебя арестовали – и я им все расскажу.

– Не расскажешь.

– В том-то и дело, – тихо молвит он, – что все выложу. Недолго думая.

И неожиданно для меня все проясняется. Он боится не только за меня. Вот в чем главная причина: что если меня арестуют, то многие жизни сразу окажутся на волоске. Потому что, если ему придется выбирать, он выберет меня. Но этого мне совсем не хочется.

– Обещай мне: что бы ни случилось – ты им не сдашься. Даже ради меня.

– Мне надо знать, что ты в безопасности, Солин. Тогда я смогу нормально работать.

Я отворачиваю лицо, смаргивая непрошеные слезы. Все, решение принято. Все планы, что мы с ним вместе строили, будущее, о котором вместе мечтали, – со всем этим покончено. И между нами тоже покончено.

– Не бойся, у тебя все получится, – мягко добавляет он. – С тобою будут наши люди. Твои документы будут готовы в ближайшие часы. Отправляешься на рассвете.

«На рассвете? – изумленно вспыхивает в голове. – Через десять часов?»

С мольбой в глазах я взглядываю на него:

– Позволь мне остаться! Я не буду появляться в госпитале. Я уеду куда-нибудь в предместье, туда, где никто меня не найдет. Ну, пожалуйста!

– Не могу. Мне нужно знать, что ты будешь в безопасности, и я об этом позаботился. Все уже готово. Но сегодняшний вечер у нас есть.

Его слова для меня точно острый нож, взрезающий плоть.

– Я не хочу одного вечера – я хочу быть с тобой всегда. Знаю, мы никогда с тобой это не обсуждали, но мне казалось, ты тоже этого хочешь. А теперь, после всего, что у нас было, ты предполагаешь, что я просто так уйду с твоей дороги, не зная даже, где окажусь в итоге и увижу ли тебя еще?

Он смотрит на меня с совершенно ошеломленным лицом:

– Вот как ты это, значит, поняла? Что я рассчитываю просто от тебя избавиться – и все? Что между нами все кончено?

– Такое бывает, – едва слышно шепчу я, думая в этот момент о Maman и Эрихе Фриде. – Что люди… разлучаются навсегда.

– Но с нами такого не случится.

– Этого ты не можешь знать.

– Но я знаю. Я все устроил так, что тебя переправят в Соединенные Штаты. Хотя для тебя это будет и непросто. Я написал письмо, которое ты отправишь по почте, когда окажешься в Лиссабоне. Письмо к моему отцу. Я ему сообщил, что мы с тобой поженимся, как только я вернусь домой… если ты не против.

– Поженимся?.. – Это слово – точно пара крыльев, внезапно развернувшихся у меня за спиной, готовых оторвать меня от земли. Я никогда не произносила это вслух, но всегда грезила об этом. – Да, – отрывисто говорю я, – я не против. Но ты уверен, что действительно этого хочешь? Когда я говорила «всегда», я вовсе не просила тебя… Ты правда уверен, что хочешь на мне жениться?

– Я был в этом уверен уже через десять минут после того, как тебя встретил, Солин. Я люблю тебя.

«Люблю»… Я всегда старательно избегала этого слова. Вплоть до сегодняшнего вечера. Не потому, что оно