к ней, навострив уши. Сандра назвала ее так потому, что в районе груди у той было пятно, отдаленно похожее на итальянский сапог.

Примерно в это же время два года назад она купила ее у барышника на ярмарке скота, избавив от смерти на бойне. Лошадь должна была пойти на тартар просто потому, что у нее был какой-то недостаток в аллюре.

Потому что она была не такой, как другие.

Как только Сандра увидела ее, она захотела получить эту лошадь. Не согласилась с тем, что ее увечье фатально.

Это была не жалость, нет. Скорее что-то вроде эмпатии.

Если не сказать перенос.

Можно было подумать, что кобыла об этом знала и была бесконечно признательна ей.

Сандра вышла из дому незаметно.

Ей нужно было побыть одной, сбежать от того, с кем она делила жизнь. От того, кто над ней властвовал.

Безраздельно.

Как абсолютный монарх, как патриархальный тиран.

И все же Сандра возвращалась к нему. Всегда.

Потому что от судьбы не сбежать — она была в этом убеждена.

Потому что любовь иногда диктует странные законы.

Потому что есть точки невозврата. Границы, перейдя которые ты приговорен двигаться вперед не оборачиваясь.

Преступления, которым нет прощения.

Которых никто не поймет.

Сандре достаточно было одного слова, чтобы Тоскана перешла в галоп.

Мимолетное, но божественное чувство, будто Сандра наконец избавилась от своего жалкого существования.

Даже если она вернется к нему. Как всегда.

Потому что Сандра умерла, уже давно. И Патрик стал ее последним убежищем.

16:50

— Ты подумал, Чемпион?

Рафаэль решил экономить силы. Какой смысл отвечать?

Папочка склонился к его лицу со своей неизменной улыбкой, будто ничто на свете не могло ее стереть.

— Вижу, ты все такой же упрямый… Что ж, тогда я, с твоего позволения, немного поболтаю с твоим братом.

Рафаэль укрылся за своим молчанием, в то время как Вильям начал волноваться. Его дыхание участилось, тело приготовилось к боли. К ужасу.

Патрик сделал вид, что роется в коробках, хотя он уже давно решил, как сегодня будет мучить парня. Он все спланировал, как только проснулся.

Повторение той же пытки не возымеет достаточного психологического эффекта на старшего брата, крепкого как камень. Надо удивить его, внушить ему страх.

Он не легкая добыча, он сопротивляется. Патрик любил такое, презирая слабаков, которые быстро сдавались на его милость.

В любом случае он не сомневался, что в одно прекрасное мгновение добьется своей цели. Никто не может долго выдержать самую страшную из пыток.

Страдания любимого существа.

Возможно, сам факт заточения уже обозначил трещину в сердце этой братской любви.

Настало время проверить.

Он приблизился к Вильяму, пряча за спиной какой-то предмет; молодой человек напрягся с ног до головы, его воображение работало на пределе.

И когда он понял, что его ждет, он начал плакать.

— Ну, мой мальчик, прошу тебя, где твое достоинство!

— Не делайте этого!

— Я еще ничего не сделал, — рассмеялся Патрик, распутывая провода. — Электричество и в самом деле отличное изобретение, как думаешь?

Держаться. Не уступать.

Забыть об этой реальности. О воплях и конвульсиях.

Ни слова.

Патрик на время оставил Вильяма, который, кажется, потерял сознание.

— Тебе все еще нечего мне сказать, Чемпион?

Лицо Рафаэля словно вытесано из гранита, мускулы шеи напряжены до предела. Он едва разжал зубы для ответа:

— Ты ничего не узнаешь, гнида!

В этот момент Патрик начал сомневаться, пусть даже на его лице это никак не отразилось. Разрыв между братьями теперь казался очевидным. И все же он не мог поверить, что Рафаэль оставался совершенно бесчувственным к мукам, которые пришлось вынести Вильяму.

Но он сопротивлялся, снова и снова.

— У тебя нет сердца, Чемпион, — вздохнул Патрик. — Позволить так страдать собственному брату…

— Ты заплатишь мне за это, мерзавец. И в этот день ты действительно будешь страдать. Ты будешь подыхать очень долго. Я не стану спешить, сделаю все основательно.

— Я ждал от тебя другого. Тем хуже для него.

Патрик вернулся к Вильяму, окатил его лицо ведром воды:

— Вернись к нам, мой мальчик! Твой брат отказывается говорить, так что нам с тобой придется продолжить.

— Нет… остановитесь…

— Уверяю тебя, я бы очень хотел. Как раз сейчас по телику идет мой любимый сериал. И я его пропускаю! Но пока я не получу ответа…

— Раф! Скажи ему все, что он хочет знать, умоляю!

Бандит уставился на стену прямо перед собой.

— Рафаэль!

— Думаю, твой брат тебя не слышит. Думаю, ему плевать на тебя. Он предпочитает скорее увидеть тебя мертвым, чем меня богатым, дошло до тебя наконец?

Новый разряд. Новый крик боли. Вильям остолбенел, глаза закатились, он сплюнул кровь.

Когда металлический стержень снова оказался в опасной близости от его живота, юноша заорал:

— Я скажу! Хватит, я скажу!

— Ну что еще? — пробурчал папочка. — Я думал, ты ничего не знаешь.

— Нет… нет, я скажу тебе!

Патрик, сидя на перевернутом ведре, придвинул свое лицо к лицу Вильяма, в котором теперь едва ли можно было узнать прежнего беззаботного Вилли.

— Слушаю тебя, сынок. И будь добр, не разочаруй меня.

Вильям постарался отдышаться и найти силы для того, чтобы произнести хотя бы фразу.

— Насчет украшений я не знаю…

— Ай-ай-ай!

— Но у меня есть кое-что другое… Я могу сделать вас богатым. Очень богатым.

— Правда?

— Да. Клянусь вам, что это правда. Клянусь…

Рафаэль наконец повернул к брату голову. Чтобы посмотреть на него взглядом убийцы.

— Дай нам что-нибудь, и ты узнаешь, как набить карманы баблом, — прошептал Вильям. — Я не хочу умирать, боже!..

— Я уже говорил тебе не упоминать имя Господа всуе в моем доме, — напомнил папочка, широко улыбнувшись.

20:35

Теперь у каждого из них появился старый матрас.

Папочка освободил их щиколотки, но руки остались в наручниках. Кольца, вмурованные в стены, нужны были именно для этого — держать на цепи людей. Или, скорее, детей, до сегодняшнего дня.

Рафаэль и его брат получили воду и даже еду. Они также добились права помыться и переодеться, каждый по очереди.

Настоящая роскошь.

Но у этой роскоши была цена, которую их тюремщик скоро потребует.

Матрасы лежали рядом, напротив окна.

Вильям понемногу оправлялся от своих ран, но боль все еще никуда не делась. Жестокая, колющая, она сводила с ума.

Его брат при этом ни разу не спросил, как он себя чувствует.

— Так лучше, разве нет?

Рафаэль не ответил, пестуя свой гнев. Хотя Вильям еще ничего не сказал Патрику.

— Раф, я больше не хочу страдать!

Брат едва удостоил его взглядом. Как будто напоминая, что у него остался только