грабить и жить в праздности; а запоздавшее жалованье задерживалось и присваивалось теми бесчестными агентами, которые извлекают выгоды из войны, не тратя своего мужества и не подвергая себя никаким опасностям. Бедствия, постигавшие общество и частных людей, доставляли рекрутов для армий; но в поле и в особенности в присутствии неприятеля состав этих армий всегда оказывался неполным. Упадок народного мужества возмещался ненадежной преданностью и беспорядочной службой варварских наемников. Даже чувство воинской чести, так часто переживавшее утрату доблестей и свободы, почти совершенно угасло. Военачальники, число которых возросло до небывалых в прежние времена размеров, заботились только о том, как бы помешать успеху своих сотоварищей или замарать их репутацию, а собственный опыт привел их к тому убеждению, что их личные заслуги могут возбудить в императоре зависть, но что он отнесется с благосклонной снисходительностью к их ошибкам и даже к их преступлениям. В таком веке триумфы Велисария, а потом триумфы Нарсеса блестели таким ярким блеском, которому давно уже не было ничего подобного; но позор и общественные бедствия набрасывали на эти триумфы самую мрачную тень. В то время как наместник Юстиниана покорял владения готов и вандалов, император, который хотя и был честолюбив, но был труслив, старался вооружить одних варваров против других, прибегал к лести и к обману, чтобы разжигать их распри и своей терпеливостью и щедростью вызывал их на повторение прежних насилий. Ключи от Карфагена, Рима и Равенны были поднесены их завоевателю, в то время как Антиохия была разрушена персами и Юстиниан трепетал за безопасность Константинополя.

Положение варваров. Даже победы Велисария над готами оказались вредными для государства, так как они ниспровергли преграду, которая охраняла империю со стороны Верхнего Дуная и которую так усердно поддерживали Теодорих и его дочь. Чтобы защищать Италию, готы очистили Паннонию и Норик, которые были ими оставлены в мирном и цветущем положении; римский император предъявил свои права на обладание этими провинциями, а действительная над ними власть была предоставлена тому, кто прежде всех попытался бы захватить ее силой.

Гепиды. На противоположном берегу Дуная равнины Верхней Венгрии и возвышенности Трансильвании были заняты со смерти Аттилы племенами гепидов, которые преклонялись перед военным могуществом готов и презирали, конечно, не золото римлян, но тайные мотивы, из-за которых им ежегодно уплачивались денежные субсидии. Эти варвары немедленно заняли покинутые готами укрепления Дуная и водрузили свои знамена на стенах Сирмия и Белграда, а насмешливый тон их оправданий усиливал оскорбление, которое они нанесли достоинству империи. «Ваши владения, о Цезарь, так обширны, а ваши города так многочисленны, что вы постоянно ищете таких народов, которые могли бы уступить эти бесполезные владения путем мирного соглашения или вследствие войны. Гепиды — ваши храбрые и верные союзники; если же они заранее вступили в обладание приготовленным для них подарком, то они этим лишь доказали свое основательное доверие к вашей щедрости». Для их самонадеянности послужил оправданием тот способ мщения, к которому прибегнул Юстиниан. Вместо того чтобы отстаивать права монарха, на котором лежит обязанность охранять своих подданных, император пригласил чужестранцев вторгнуться в лежавшие между Дунаем и Альпами римские провинции и поселиться в них; таким образом, честолюбию гепидов были противопоставлены зарождавшееся могущество и постоянно увеличивавшаяся слава лангобардов.

Лангобарды. Извращенное название ломбардов было введено в XIII столетии в употребление потомками этих диких воинов — итальянскими купцами и банкирами; но их первоначальное название было лангобарды и служило выражением их манеры носить особенно длинные бороды[629]. Около времен Августа и Траяна луч света начал разгонять мрак, покрывавший их прошлое, и первые сведения об их существовании относятся к тому времени, когда они жили между Эльбой и Одером. Будучи еще более свирепы, чем германцы, они старались поддерживать наводившее ужас убеждение, будто их головы имеют форму собачьих голов и будто они пьют кровь своих врагов, убитых на поле сражения. Их малочисленность восполнялась тем, что они усыновляли самых храбрых рабов, и, несмотря на то что они были окружены могущественными соседями, они умели без посторонней помощи отстаивать свою гордую независимость. Во время бури, разразившейся над Севером и смывшей с лица земли столько имен и народов, маленький челнок лангобардов удержался на поверхности воды; они мало-помалу спустились к югу и к Дунаю и по прошествии четырехсот лет снова выступили на сцену с прежним мужеством и с прежней славой. Их нравы не утратили прежней свирепости. Умерщвление царственного гостя было совершено в присутствии и по приказанию королевской дочери, которую тот оскорбил на словах и разочаровал своим маленьким ростом; а брат убитого, король герулов, обложил лангобардов данью в наказание за это преступление. Несчастья пробудили в них чувства скромности и справедливости, а жившие в южных провинциях Польши герулы были наказаны за наглое пользование своими успехами тем, что понесли решительное поражение и окончательно рассеялись в разные стороны. Победы лангобардов доставили им дружбу императора, и они перешли по просьбе Юстиниана через Дунай, для того чтобы покорить — согласно с заключенным трактатом — города Норика и крепости Паннонии. Но склонность к грабежу скоро увлекла их за черту указанных им широких границ; они достигли вдоль берегов Адриатического моря Диррахия, а их грубая фамильярность доходила до того, что они проникали в города и в дома своих римских союзников, чтобы забирать вырвавшихся из их рук пленников. Лангобарды отклоняли от себя ответственность за эти неприязненные действия, приписывая их самовольству каких-нибудь искателей приключений, а император их извинял; но им скоро пришлось выдержать более серьезную борьбу, длившуюся тридцать лет и окончившуюся лишь после совершенного истребления гепидов. Эти два народа нередко защищали свои интересы перед троном константинопольского монарха, а лукавый Юстиниан, для которого все варвары были почти одинаково ненавистны, постановлял пристрастные и двусмысленные приговоры и, чтобы продлить борьбу, оказывал им запоздалую и неудовлетворительную помощь. Военные силы обеих сторон были очень значительны, так как лангобарды, выводившие на поле сражения несколько мириад воинов, просили покровительства римлян, ссылаясь на то, что они слабее своих противников. И те и другие были неустрашимы; тем не менее личная храбрость так ненадежна, что обе армии были внезапно поражены паническим страхом; они бежали одна от другой, и среди пустой равнины остались лишь их короли, окруженные своими телохранителями. Было заключено непродолжительное перемирие; но в них снова разгорелась взаимная ненависть, а вследствие их желания загладить свое постыдное бегство следующее сражение было более прежних упорно и кровопролитно. Сорок тысяч варваров погибли в решительной битве, которая уничтожила множество гепидов, направила в другую сторону опасения и заискивания Юстиниана и