Славяне. Дикие племена, которые во времена Юстиниана жили или бродили на равнинах России, Литвы и Польши, могут быть разделены на две большие семьи — на болгар и славян[630]. Первые из них, по словам греческих писателей, достигали берегов Эвксинского моря и Меотийского залива и получили свое название от гуннов, от которых вели свое происхождение, и нам нет надобности снова рисовать безыскусственную и хорошо известную картину татарских нравов. Они были смелыми и ловкими стрелками; они пили молоко своих кобыл и ели мясо своих быстроногих и неутомимых коней; их стада крупного и мелкого скота следовали за их передвижными лагерями или, вернее, руководили этими передвижениями; никакая страна не была слишком далека или недоступна для их нашествий, и, хотя им было незнакомо чувство страха, они умели спасаться бегством от неприятелей. Племя разделилось на два могущественных и враждовавших одно с другим племени, которые старались вредить одно другому с братской ненавистью. Они горячо ссорились из-за милостивого расположения или, вернее, из-за подарков императора. Болгары всех наименований чувствовали одинаковое влечение к римским богатствам; они присваивали себе какое-то неопределенное господство над всем, что носило имя славян, а их быстрое наступательное движение могло быть остановлено лишь Балтийским морем и чрезвычайным холодом и бедностью северных стран. Но та же самая раса славян, как кажется, во все века удерживала за собой господство над теми же самыми странами. Их многочисленные племена, как бы они ни были отдалены одно от другого или как бы ни была сильна между ними вражда, говорили одним языком (который был груб и не обработан) и распознавались по своему наружному сходству; они не были так смуглы, как татары, и как по своему росту, так и по цвету лица имели некоторое сходство с германцами. Четыре тысячи шестьсот их деревень были разбросаны по теперешним провинциям России и Польши, а их хижины строились на скорую руку из неотесанных бревен, так как на их родине не было ни камня, ни железа. Эти хижины строились или, вернее, скрывались в глубине лесов, на берегах рек или на краю болот, они имели по два выхода — один на сушу, а другой в воду, для того чтобы облегчать бегство их диких обитателей. Своим грубым довольством славяне были обязаны не столько своему трудолюбию, сколько плодородию почвы. Их овцы и рогатый скот были крупны и многочисленны, а поля, которые они засевали боровым, или птичьим, просом, доставляли им вместо хлеба грубую и менее питательную пищу[631]. Хищничество соседей заставляло их закапывать в землю свои сокровища, но, лишь только появлялся между ними чужеземец, они охотно делились с ним тем, что имели, и, несмотря на некоторые дурные черты в своем характере, отличались целомудрием, терпеливостью и гостеприимством. Они чтили за верховное божество невидимого громовержца. Рекам и нимфам воздавались второстепенные почести, а народный культ состоял из клятвенных обетов и жертвоприношений.

Славяне находили унизительным повиновение деспоту, монарху или даже должностному лицу; но их опытность была так ограниченна, а их страсти так непреклонны, что они не были в состоянии ввести у себя одинаково для всех обязательные законы или организовать систему народной обороны. Преклонным летам и храбрости оказывалось в некоторой степени добровольное уважение; но каждое племя или селение имело вид самостоятельной республики, и так как никто не хотел повиноваться, то сила была в руках тех, кто умел убеждать. Они сражались пешими и почти нагими и не носили никаких оборонительных доспехов, кроме тяжелого щита; оружием для нападения служили для них лук, колчан с маленькими отравленными стрелами и длинная веревка, которую они ловко закидывали издали и затягивали на неприятеле в петлю. В сражениях пехота славян была страшна быстротой своих движений, своей ловкостью и смелостью: они плавали, ныряли и могли долго оставаться под водой при помощи выдолбленных тростниковых палочек, сквозь которые вдыхали в себя воздух, так что нередко устраивали засады в реках или в озерах. Но это были подвиги, приличные лазутчикам и мародерам, а с военным искусством славяне были вовсе не знакомы; их имя не пользовалось известностью, а их завоевания были бесславны.

Их вторжения. Я набросал в общих чертах легкий очерк славян и болгар, не пытаясь определить их взаимные границы, которых сами варвары в точности не знали и которыми они нисколько не стеснялись в своих передвижениях. Их значение измерялось тем, как далеко они жили от границ империи, а равнины Молдавии и Валахии были заняты славянским племенем антов. Против этих антов были воздвигнуты Юстинианом укрепления на Нижнем Дунае, и он постарался приобрести союзников в народе, жившем в той самой местности, через которую направлялся поток северных варваров и которая занимала пространство в двести миль между горами Трансильвании и Эвксинским морем. Но у антов не было ни сил, ни охоты сдерживать ярость этого потока, и легковооруженные славяне из сотни различных племен шли по стопам болгарских всадников, почти ни на шаг от них не отставая. Уплата одной золотой монеты за каждого солдата обеспечивала им безопасное и удобное отступление через владения гепидов, в руках которых была переправа через Верхний Дунай. Надежды или опасения варваров, их единодушие или вражда, замерзание или мелководье рек, желание присвоить себе обильную жатву или обильный сбор винограда, благосостояние или бедственное положение римлян — вот те причины, которые вызывали однообразное повторение ежегодных нашествий. Тот же самый год и, быть может, тот же самый месяц, в котором сдалась Равенна, ознаменовался таким страшным нашествием гуннов или болгар, что оно почти совершенно изгладило воспоминания об их прежних набегах. Они рассеялись на всем пространстве от предместий Константинополя до Ионийского залива, разрушили тридцать два города или укрепленных замка, срыли Потидею, которую построили афиняне и которую осаждал Филипп, и перешли обратно через Дунай, влача привязанными к хвостам лошадей сто двадцать тысяч Юстиниановых подданных. В следующем нашествии они пробились сквозь стену Фракийского Херсонеса, уничтожили и жилища, и их обитателей, смело переправились через Геллеспонт и возвратились домой с награбленной в Азии добычей. Другой отряд, который римляне приняли за сонмище варваров, беспрепятственно проник от Фермопильского ущелья до Коринфского перешейка, а история отнеслась к окончательному падению Греции как к такому мелочному событию, которое недостойно ее внимания. Укрепления, которые император возводил для защиты своих подданных, конечно, на их счет, служили лишь к тому, что обнаруживали слабость других, незащищенных пунктов, а стены, которые выдавались лестью за неприступные, или были покинуты своими гарнизонами,