Он приехал быстро. Держался очень нагло. Буквально с порога начал меня оскорблять. Ну, я не выдержал и… Дальше вы знаете.

– А все-таки, зачем к вам приехал Мелентьев? – поинтересовался Гордеев.

– Как зачем? Он требовал отдать ему документы.

– Какие? Их же выкрала Аня?

Коробков улыбнулся:

– Конечно же я сделал копии, которые и хранил в сейфе. Именно они попали в руки Мелентьеву. А оригиналы остались у меня. Разумеется, Мелентьев сразу понял, что в руках у него копии.

– Почему же он ждал полгода?

– Все эти полгода я ждал его звонка… Знал, что рано или поздно он позвонит. Я через свои старые каналы потихоньку интересовался, как идут переговоры о продаже этих сибирских предприятий. Если бы переговоры заглохли, то Мелентьеву незачем было бы требовать оригиналы документов. Он знал, что я их не покажу никому – без конкретных результатов эти переговоры превращались просто в слова. И совсем другое, когда продажа предприятий должна была со дня на день состояться. В этом случае ценность моих документов несоизмеримо повышалась. Понимаете? Предательство Ани было для меня большим ударом… А Мелентьев, когда приехал ко мне, хвастался, что ему удалось отбить ее у меня. В общем-то, это и было последней каплей. Тон его разговора был настолько наглым и издевательским, что я не выдержал… И схватив первое, что попалось под руку, ударил его по голове. Силы у меня всегда хватало… Вот так получилось.

– Значит, по сути, вы совершили убийство в состоянии аффекта?

– Да, – грустно подтвердил Коробков, – но кто это может подтвердить?

Гордеев посмотрел на часы. Время свидания подходило к концу. Адвокат нажал кнопку звонка, и в комнату вошел контролер.

– И Шахерезада прекратила дозволенные речи, – пошутил, поднимаясь со стула, Владимир Дмитриевич, – хотя, собственно говоря, мне вам больше нечего рассказать, Юрий Петрович.

– А где сейчас эти бумаги? – спросил Гордеев.

– В надежном месте. Там, где до них не доберется никто.

– Я могу на них взглянуть?

Коробков молча разглядывал собственные ногти.

– Если продажа предприятий состоялась, то эти документы могут стать важной уликой для обвинений Разумовского. Обвинения в адрес Максима обязательно бросят тень на его отца. А он этого не потерпит. Поэтому, если и обнародовать документы, то абсолютно открыто и внезапно… Чтобы они не успели ничего сделать.

Коробков молчал.

– Вы не хотите об этом говорить? – спросил Гордеев.

Он покачал головой:

– Мне пока дорога моя жизнь. Здесь, в тюрьме, со мной может случиться все что угодно. Понимаете? Да и на воле тоже. Поэтому, пусть они знают, что бумаги у меня. Пока они у меня, я чувствую себя в относительной безопасности.

– Но ведь это важные документы, которые могут сыграть решающую роль в вашем деле! – воскликнул Гордеев.

– Вряд ли… Сейчас времена не те. И потом, сами посудите, могу ли я замахиваться на…?

Коробков сделал выразительный жест подбородком куда-то вверх.

Гордеев упрямо покачал головой.

– Поймите. О вашей безопасности не может быть и речи. Ведь о существовании документов знаете только вы… И, если что-то случится, местонахождение их так и останется неизвестным.

Коробков чуть улыбнулся.

– Ну неужели вы думаете, что я так глуп? Конечно же в случае моей смерти документы будут обнародованы. Я об этом позаботился.

Гордеев помолчал, подыскивая аргументы, и продолжил:

– Я ваш адвокат… Моя задача – найти факты, которые оправдают вас в суде. Эти документы просто необходимо предъявить в суде… Кроме того, разве вас не смущает то, что сын премьер-министра занимается махинациями…? Ворует! Мелентьев свое получил. А Разумовский?

Коробков снова покачал головой.

– Нет. Эти документы останутся у меня. Они будут обнародованы только в случае моей смерти.

– Кем?

Коробков улыбнулся и встал.

Контролер у двери переминался с ноги на ногу и старательно делал вид, что его абсолютно не интересует разговор адвоката с подследственным. К сожалению, Юрий Петрович не придал этому значения…

Коробков кивнул, молча пожал руку Гордееву и вслед за контролером вышел в коридор.

Дверь, что вела в квартиру ювелира, можно было выбить разве что бронетранспортером.

Толщиной и тяжеловесностью она напоминала крышку древнеегипетского саркофага. На звонок Турецкого внутри саркофага послышался голос:

– Кто там?

– Я от Семена Семеновича Резника. Он вам только что звонил! – громко сказал Турецкий.

– Вы один?

– Да.

– Отойдите на шаг от двери, – последовал приказ.

«Важняк» подчинился ему, зная, что в этот момент его фигуру с ног до макушки изучают через глазок.

Затем послышался шум запоров и засовов. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить не очень толстого человека. Как только Турецкий прошмыгнул в темную прихожую, дверь за ним захлопнулась, и с металлическим звуком лязгнули замки.

Это не очень приятное ощущение – когда за тобой запирают дверь незнакомой квартиры. Чувствуешь себя словно бы пойманным…

– Покажите вашу книжечку, – сказала старуха с ярко-рыжими буклями.

Она взяла удостоверение и внимательно прочла.

– Проходите, товарищ Турецкий, – пригласила она.

«Важняк» удивился. Давно никто не обращался к нему «товарищ».

Старуха провела его по коридору и остановилась перед дверью кабинета. Постучала в нее. Громко крикнула:

– Илья, к тебе пришли.

И впустила Турецкого в кабинет.

Ювелир сидел в инвалидном кресле. Ноги его покрывало мохнатое одеяло. Турецкому показалось, что старик спал и только что был разбужен окриком жены.

Кабинет освещался старинной настольной лампой под колпаком из разноцветного стекла. То ли колпак давно не протирали от пыли, то ли лампочка была слабая, но в комнате царил желтоватый сумрак.

– Этот товарищ от Семы, – громко объявила старуха.

Ювелир посмотрел на Турецкого отсутствующим взглядом. У «важняка» даже мелькнуло подозрение, что дед под одеялом давно находится в глубочайшем маразме.

– Он принес показать тебе камни, Илья, – как маленькому, растолковала старуха.

Ювелир неожиданно приободрился. Взглянул на Турецкого с интересом.

– Я принесу вам чай, – отчеканила старуха и скрылась.