— Богдан, — набираюсь сил, чтобы ещё раз поблагодарить и уверенно заявить о возвращении меня с Кнопкой домой.

— Ев, вы остаётесь. Ночь на дворе. Утром поедешь, — глухо шепчет мне где-то в районе виска, уже прижимая к себе. — Успокойся.

Хочу его оттолкнуть. Даже руки поднимаю, но вместо этого обнимаю за талию и прижимаюсь щекой к мужской груди, где быстро-быстро бьётся сердце.

— Я так испугалась, когда сказали что её забрал отец. Мне казалось меня парализовало на минуту. Он же придурок…он же может что угодно с ней сделать ради мести мне или …

— Он ничего ей не сделает. Не сможет. Успокойся, Ев.

Богдан одной рукой обнимает всю меня, а второй неловко проводит по спине, вроде успокаивая. Его движения такие деревянные, словно он в первый раз в жизни кого-то жалеет. Ну, это же глупо и невозможно.

Отталкиваю прочь все мысли и глубоко вдыхаю его запах. От Аренского исходит сила и покой, которые сейчас мне так нужны, так что представляю себя губкой и впитываю.

Наверное, мы стоим всего несколько минут, но, кажется, я засыпаю, ибо меня будит прикосновение губ к моей шее. Жаркое, жадное и порочное.

— Богдан, — осуждающе шепчу я. — Прекрати.

— Ну, я просто тебя будил, — абсолютно невинно отвечает мужчина и отпускает меня.

Я тут же делаю шаг в сторону от него. От греха подальше.

— Хорошо, не буду. Только не надо от меня шарахаться.

Аренский неспешно, прихрамывая на левую ногу, идёт к дивану и берёт на руки Кнопку.

— Куда? — ничего не понимая, подхожу к ним, и внимательно смотрю на дочь.

Она спит как ангел. На лице никаких следов мучений или горя.

— В спальню.

И проходит мимо меня.

Иду следом как хвостик. Слова спальня и Аренский в одном предложении будят во мне совсем непрошенные воспоминания, так что пытаюсь отвлечься.

— У тебя есть спальня?

— Теперь есть. Два месяца назад она была на ремонте, так что некоторым неженкам пришлось спать на диване.

Чёрт! Я аж губу прикусила. Вот надо было обязательно об этом в слух …

— Может я сама отнесу Эвелину, — предложила боссу, завидев впереди ряд ступенек, ведущих на второй этаж.

— Ева, я не инвалид, — грубо отрезает он, что напрочь отбивает желание комментировать этот момент дальше.

Но хромает Аренский сильно.

В спальне огромная кровать, с которой я быстро сдергиваю покрывало и одеяло, чтобы Богдан сразу уложил мою девочку как положено.

Она возится, но я обнимаю маленькое тельце и привычно шыкаю мотив её любимой колыбельной.

— Мама, — сонно и радостно шепчет она.

— Да, Кнопка. Я с тобой. Спи сладко.

Моя радость улыбается, и её глаза снова закрываются.

Поднимаюсь с края постели, оглядываясь, но Аренский стоит совсем рядом.

— Вон там ванная, чемодан сейчас подниму.

И резко развернувшись уходит. Удивлённо смотрю вслед, так как не могу понять какая собака того укусила.

Богдан

Я курил уже в третий раз, но легче не становилось. Боль скручивала мышцы, выдергивая связки, и в голове словно туман.

Обычно никотин не хуже обезболивающего и антидепрессанта действовал на меня, но, сука, как назло, именно сегодня ничего не работало.

Зря я не позволил Теневой с дочерью уехать, зря обнимал её тело и целовал нежную кожу шеи…

Зря…

Меня буквально ломало от желания вернуться в дом и снова почувствовать под пальцами её талию и горячее дыхание на моей груди. Это, вашу мать, пытка, бой, который я спустя полтора часа проигрываю.

Тихо захожу в свою спальню. Обе сладко спят, но я та ещё сволочь. Осторожно, чтобы не разбудить Кнопку, поднимаю на руки с другой половины кровати её мать.

— Что? Богдан?

Её шёпот в районе моей шеи и от дыхания и губ, что немного задевают кожу, по телу проходит разряд тока.

Я молчу и просто несу девушку в соседнюю комнату, где у меня кабинет.

— Аренский, а куда ты меня тащишь и зачем?

Сам не знаю, но чувствую острую необходимость в ней. Это охереть можно как странно…

В кабинете есть небольшая кушетка, так что моя цель она. Присаживаюсь сам и устраиваю на колени лицом к себе Теневу.

Она совсем проснулась, и теперь голубые глаза, полные непонимания изучают моё лицо. А я не знаю, что сказать…

— Богдан Анатольевич, уверена, вы хотите мой отчёт по командировке послушать.

Несмотря на всё моё напряжение, мне становится смешно.

— А что, похоже, что хочу?

— Очень. Я просто другой причины не могу придумать.

Меня от голой кожи Теневой отделчет шелковая пижама из брюк и рубашки на которой длинный ряд пуговиц. Секунду спустя, я не выдерживаю и расстегиваю верхние две.

— Богдан, нет.

Она отводит мою руку и пытается подняться с коленей, но перехватываю женское тело за бёдра, прижимая к себе.

— Богдан, нет! Меня и так совесть по ночам мучает, — возмущается Ева, и я ей верю.

Моя давно отравилась от моей же жизни.

— И зря.

Тенева недовольно качает головой.

— Нет. И вообще ты воняешь как пепельница. Это так странно. У тебя ритуал по курению или в особые фазы луны?

— У меня боли и стресс.

Я не собирался этого говорить, но что-то во мне работало не так. Против меня.

— Что сегодня? Боли? — уже серьезно спрашивает она.

Я киваю. Ева тяжело вздыхает и грустно морщит нос. Жду от неё слов утешения, но девушка вместо этого кладёт свою ладошку на один из шрамов. Медленно проводит от плеча до запястья и обратно, а потом слегка массирует напряжённые мышца шеи слева. И снова вдоль по руке, растирая грубую кожу моих увечий.

— Так легче? — отрывисто спрашивает мадам шарфик, на что я соглашаюсь.

Прежде чем откинуться на спинку кушетки, сдергиваю майку и, зафиксировав ладони на пятой точке Теневой, расслабленно замираю. Мой намёк она понимает и без каких-либо вопросов продолжает неспешно массировать там, где больно.

Её прикосновения лечат. И пусть я никогда не верил в такую хуйню, но сейчас чувствую на себе чудеса руконаложения.

А ещё ревность. Острая, жгучая, похожая на желчь, что душит моё горло.

Ева только моя. Она должна быть только моей.

От осознания этой простой реальности дёргаюсь всем телом и резко открываю глаза.