Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Богдан, — набираюсь сил, чтобы ещё раз поблагодарить и уверенно заявить о возвращении меня с Кнопкой домой.
— Ев, вы остаётесь. Ночь на дворе. Утром поедешь, — глухо шепчет мне где-то в районе виска, уже прижимая к себе. — Успокойся.
Хочу его оттолкнуть. Даже руки поднимаю, но вместо этого обнимаю за талию и прижимаюсь щекой к мужской груди, где быстро-быстро бьётся сердце.
— Я так испугалась, когда сказали что её забрал отец. Мне казалось меня парализовало на минуту. Он же придурок…он же может что угодно с ней сделать ради мести мне или …
— Он ничего ей не сделает. Не сможет. Успокойся, Ев.
Богдан одной рукой обнимает всю меня, а второй неловко проводит по спине, вроде успокаивая. Его движения такие деревянные, словно он в первый раз в жизни кого-то жалеет. Ну, это же глупо и невозможно.
Отталкиваю прочь все мысли и глубоко вдыхаю его запах. От Аренского исходит сила и покой, которые сейчас мне так нужны, так что представляю себя губкой и впитываю.
Наверное, мы стоим всего несколько минут, но, кажется, я засыпаю, ибо меня будит прикосновение губ к моей шее. Жаркое, жадное и порочное.
— Богдан, — осуждающе шепчу я. — Прекрати.
— Ну, я просто тебя будил, — абсолютно невинно отвечает мужчина и отпускает меня.
Я тут же делаю шаг в сторону от него. От греха подальше.
— Хорошо, не буду. Только не надо от меня шарахаться.
Аренский неспешно, прихрамывая на левую ногу, идёт к дивану и берёт на руки Кнопку.
— Куда? — ничего не понимая, подхожу к ним, и внимательно смотрю на дочь.
Она спит как ангел. На лице никаких следов мучений или горя.
— В спальню.
И проходит мимо меня.
Иду следом как хвостик. Слова спальня и Аренский в одном предложении будят во мне совсем непрошенные воспоминания, так что пытаюсь отвлечься.
— У тебя есть спальня?
— Теперь есть. Два месяца назад она была на ремонте, так что некоторым неженкам пришлось спать на диване.
Чёрт! Я аж губу прикусила. Вот надо было обязательно об этом в слух …
— Может я сама отнесу Эвелину, — предложила боссу, завидев впереди ряд ступенек, ведущих на второй этаж.
— Ева, я не инвалид, — грубо отрезает он, что напрочь отбивает желание комментировать этот момент дальше.
Но хромает Аренский сильно.
В спальне огромная кровать, с которой я быстро сдергиваю покрывало и одеяло, чтобы Богдан сразу уложил мою девочку как положено.
Она возится, но я обнимаю маленькое тельце и привычно шыкаю мотив её любимой колыбельной.
— Мама, — сонно и радостно шепчет она.
— Да, Кнопка. Я с тобой. Спи сладко.
Моя радость улыбается, и её глаза снова закрываются.
Поднимаюсь с края постели, оглядываясь, но Аренский стоит совсем рядом.
— Вон там ванная, чемодан сейчас подниму.
И резко развернувшись уходит. Удивлённо смотрю вслед, так как не могу понять какая собака того укусила.
Богдан
Я курил уже в третий раз, но легче не становилось. Боль скручивала мышцы, выдергивая связки, и в голове словно туман.
Обычно никотин не хуже обезболивающего и антидепрессанта действовал на меня, но, сука, как назло, именно сегодня ничего не работало.
Зря я не позволил Теневой с дочерью уехать, зря обнимал её тело и целовал нежную кожу шеи…
Зря…
Меня буквально ломало от желания вернуться в дом и снова почувствовать под пальцами её талию и горячее дыхание на моей груди. Это, вашу мать, пытка, бой, который я спустя полтора часа проигрываю.
Тихо захожу в свою спальню. Обе сладко спят, но я та ещё сволочь. Осторожно, чтобы не разбудить Кнопку, поднимаю на руки с другой половины кровати её мать.
— Что? Богдан?
Её шёпот в районе моей шеи и от дыхания и губ, что немного задевают кожу, по телу проходит разряд тока.
Я молчу и просто несу девушку в соседнюю комнату, где у меня кабинет.
— Аренский, а куда ты меня тащишь и зачем?
Сам не знаю, но чувствую острую необходимость в ней. Это охереть можно как странно…
В кабинете есть небольшая кушетка, так что моя цель она. Присаживаюсь сам и устраиваю на колени лицом к себе Теневу.
Она совсем проснулась, и теперь голубые глаза, полные непонимания изучают моё лицо. А я не знаю, что сказать…
— Богдан Анатольевич, уверена, вы хотите мой отчёт по командировке послушать.
Несмотря на всё моё напряжение, мне становится смешно.
— А что, похоже, что хочу?
— Очень. Я просто другой причины не могу придумать.
Меня от голой кожи Теневой отделчет шелковая пижама из брюк и рубашки на которой длинный ряд пуговиц. Секунду спустя, я не выдерживаю и расстегиваю верхние две.
— Богдан, нет.
Она отводит мою руку и пытается подняться с коленей, но перехватываю женское тело за бёдра, прижимая к себе.
— Богдан, нет! Меня и так совесть по ночам мучает, — возмущается Ева, и я ей верю.
Моя давно отравилась от моей же жизни.
— И зря.
Тенева недовольно качает головой.
— Нет. И вообще ты воняешь как пепельница. Это так странно. У тебя ритуал по курению или в особые фазы луны?
— У меня боли и стресс.
Я не собирался этого говорить, но что-то во мне работало не так. Против меня.
— Что сегодня? Боли? — уже серьезно спрашивает она.
Я киваю. Ева тяжело вздыхает и грустно морщит нос. Жду от неё слов утешения, но девушка вместо этого кладёт свою ладошку на один из шрамов. Медленно проводит от плеча до запястья и обратно, а потом слегка массирует напряжённые мышца шеи слева. И снова вдоль по руке, растирая грубую кожу моих увечий.
— Так легче? — отрывисто спрашивает мадам шарфик, на что я соглашаюсь.
Прежде чем откинуться на спинку кушетки, сдергиваю майку и, зафиксировав ладони на пятой точке Теневой, расслабленно замираю. Мой намёк она понимает и без каких-либо вопросов продолжает неспешно массировать там, где больно.
Её прикосновения лечат. И пусть я никогда не верил в такую хуйню, но сейчас чувствую на себе чудеса руконаложения.
А ещё ревность. Острая, жгучая, похожая на желчь, что душит моё горло.
Ева только моя. Она должна быть только моей.
От осознания этой простой реальности дёргаюсь всем телом и резко открываю глаза.