На улицу вышли вместе. Володя шустро поймал такси и попросил разрешения проводить Алю до дома.

– Не стоит, – резковато отказалась она, – езжайте, Володя, к своим. И по дороге купите цветы! Женщинам это приятно.

Она села машину и увидела его грустное и растерянное лицо. Она махнула ему рукой, и ей почему-то стало смешно. И еще чуть полегчало на сердце. Вот интересно даже – почему?

Герасимов позвонил на следующий день. Был по-деловому краток и сдержан:

– Ты здорова? Что у твоих?

Она отчиталась короткими фразами:

– Все здоровы, по всей видимости, твоими молитвами.

Он удивился.

– Не в духе?

Она делано рассмеялась.

– Да что ты! Все замечательно. И дух мой крепок – не сомневайся! – И первая положила трубку, не спросив про его дела – ни одного слова.

Бородач нашел ее через три дня – она парковала машину и вытаскивала из багажника сумки.

Увидев его, она оторопела и замерла на месте. Потом с досадой сказала:

– Глупость какая-то! Просто… ужасная глупость с вашей стороны. И как прикажете мне на все это реагировать, а? – она здорово разозлилась.

Он хлопал огромными густыми ресницами и молчал.

– Идите домой, Володя! – резко сказала она. – К сестре и к маме. И выкиньте из головы все эти глупости. Вы меня поняли?

Он молчал. Она резко развернулась и пошла к подъезду. Охранник с испугом посмотрел на нее.

Она притормозила.

– Почему во дворе посторонние? Вам что, зарплату задерживают? Или так развлекаетесь?

Охранник густо покраснел и направился к Володе.

– Без фанатизма! – предупредила Аля и со вздохом вошла в подъезд.

И очень сдерживалась, чтобы не обернуться. Старалась – просто из самых последних сил. Получилось. Хоть кошки на сердце скребли. Но знала точно – так правильно.

Господи, какая же чепуха! Все то, что происходит с ней в последнее время. Очень, конечно, жаль, но – чепуха.

А через две недели она пошла с ним в кино. Очередная глупость, конечно. Но так хотелось тогда почувствовать, что она все еще кому-то интересна. Кому-то нужна. Что она все еще женщина. После кино они целовались в парке, и ей снова было смешно. Хотя… Целовался он замечательно! Очень грамотно, надо сказать, целовался. И руки его были нежными, сильными и умелыми. И когда он обнимал ее, ей уже не казалось, что он сопливый и восторженный мальчик. Нет! Ее обнимал мужчина. И вообще он был мужиком. Внимательным, терпеливым, отзывчивым.

А после их первой ночи… Ей вообще показалось, что она им увлеклась. Бред, ей-богу! Какой же все это бред!

Только вот… Когда она думала про К., про Ангелину с белой косой, про мальчика Диму… и, кстати, про своего все еще мужа Герасимова, ей уже было легче. Ну, не так трагично все это воспринималось, что ли. В общем, спас ее Володя. Спас, что и говорить. От самого страшного бабьего краха – я старая и уже никому не нужна.

А смерть бабушки… Ее не стало именно в то время, в тот месяц, когда Але было особенно плохо. Так плохо, что не хотелось жить. Бабушка была единственным родным человеком. Самым близким, самым любимым. И такое одиночество тогда навалилось, господи! Такая образовалась дырка в душе! Просто пулевое отверстие!

И снова помог Володя, поддержал, не оставил, утешал.

А Герасимов… Герасимов продвигал свою драгоценнейшую кампанию. Нет, конечно, звонил.

Но не приехал! Дела.

* * *

– Маруська! – кричала в трубку Женя. – В полпятого вечера, слышишь? Ну, пожалуйста, посмотри обязательно! Ну, зайди к соседям, в конце концов. У кого-то же должен быть телевизор. Все-таки твою мать показывают. Не дальнюю родственницу.

Маруся что-то лепетала, обещала зайти к соседям или потом посмотреть в Интернете.

– Посмотрю, мам! Где-нибудь посмотрю, не волнуйся.

– А может, к нам… заедешь? – осторожно спросила Женя, заранее зная ответ.

И она не ошиблась. Потом положила трубку, глубоко вздохнула и вытерла слезинку, ползущую по щеке. Не заедет. Ну, в общем, правильно. Зачем? Чтобы ловить презрительные и осуждающие взгляды Никиты? Чтобы видеть, как он сюсюкает с Дашкой? Чтобы стать свидетелем или участником очередного скандала? Незачем, верно. Ладно, не посмотрит – тоже беда не большая. А ведь хотелось, чтобы все сели в гостиной, накрыли чай и посмотрели эту фигню. Не потому, что важно, а потому, что ВМЕСТЕ!

Давно в их семье не было ВМЕСТЕ. Вот в чем дело.

– Дашка! – позвала она дочь. – Через полчаса начало. Скажи отцу, если можно. А я позвоню пока бабушке.

– Маруська не придет? – удивилась младшая дочь.

– Занята, – крикнула с кухни Женя, – что-то очень важное у нее, не очень поняла.

– Занята, – хмыкнула Дашка, – совсем обнаглела! Мать, можно сказать, на центральном телевидении! А она…

Дашка вздохнула, осуждая сестру, и пошла в кабинет отца. «Позвать на “просмотр”», – хихикнула она и привычно, капризно надула губы – отец обожал ее гримасы. Ее кокетство. Ее ужимки. Да чего уж там, он обожал ее всю.

И что удивительного? Родная же дочь, в самом деле!

* * *

С утра болела голова. Свекровь посоветовала крепкий и сладкий кофе. Вероника кофе послушно выпила, и чуть отпустило, правда.

На вечер лежали билеты в театр. Вадим ускакал на работу и пообещал, что эфир будет – пренепременно! – смотреть на работе. В секретарской большой телевизор, и девочки будут счастливы посмотреть на его жену.

Будет же о чем посудачить, правда?

Данька с Шурой отправились на улицу. Свекровь пекла обязательный субботний пирог – неделя капустный, другая – мясной. Сегодня был черед именно капустного. Из кухни доносились дразнящие запахи.

Какое счастье, что праздники! Три выходных – это ли не счастье? Вечером театр. Завтра – семейный и праздничный ужин. А послезавтра – они идут в гости.

И все эти дни не надо торопиться, спешить, думать про автомобильные пробки. Можно поваляться в постели, потом встать, выпить кофе и снова завалиться – просто так, «поваляться дурака», – как говорил маленький Данька.

Можно ходить в халате и теплых тапках, не красить ресницы с раннего утра. Не натягивать колготки, которые обязательно поползут. Словом, та милая и приятная расслабуха, которую так ценят работающие женщины.

Вероника валялась в спальне, полистывая журнал. Свекровь уже кормила Даньку обедом. Хотелось спать, и она глянула на часы – до эфира оставалось почти сорок минут. «Подремлю», – решила она и сладко зевнула.

Уснула тут же. Потом думала – лучше бы не просыпалась. Ей-богу.

* * *

Аля принимала педикюршу. Педикюрша стала, как это часто бывает, почти подругой. Аля ценила ее за профессионализм, за абсолютное нелюбопытство и умение держать язык за зубами.