Некоторое время я слушаю её и жду. Потом разгибаюсь, пытаюсь встать и только сейчас замечаю, как сильно замёрзла на кафельном полу, как затекли ноги. Дрожа, я выхожу в прихожую и прикладываюсь к дверному глазку. На лестничной клетке пусто. Я влезаю в тапочки, надеваю куртку и иду готовить чай. Зубы всё ещё стучат, слёзы текут беззвучно, сами собой, и одна предательски капает в коробку с кусковым сахаром, ровно между белых сладких кубиков, чтобы намочить сразу два. «Сахар со слезами. Поэма несчастной судьбы», — истерически усмехаюсь про себя. Потом беру фломастер и вывожу это на коробке. Вроде как название и подзаголовок. И только по пути к холодильнику замечаю, что идти неудобно и косолапо, потому что я надела тапочки не на те ноги.

28

Изучать Бардо было не только страшно, но и не приветствовалось рабочими инструкциями. Если бы в конторе узнали, что он перемещается в Бардо из дома, его бы запросто могли уволить. Так что он решил прийти в офис пораньше — спал он всё равно плохо — чтобы использовать лишнее время для исследовательского путешествия.

Он надел наручный туристический компас, в надежде, что тот сохранится при переходе, и он сможет пользоваться им в Бардо. Идея была сомнительной, потому что предполагала, что в Бардо присутствует земное магнитное поле, то есть Бардо, словно райский сад в представлении средневековых людей, находится где-то на Земле. Но он не знал, что ещё придумать, кроме компаса, и всерьёз боялся заблудиться.

В Бардо не было никаких земных ориентиров: гор, рек, озёр, примечательных зданий. Оно напоминало бесконечную древнюю степь: без растений и животных, ровную, беззубую, если не считать похожих друг на друга валунов. Здесь всегда было светло и всегда пасмурно, так что он не мог рассчитывать на солнце или звезды. Он даже не знал, было ли в Бардо солнце: низкие тугие тучи постоянно раздувались на небе, пропуская только рассеянный свет, но надёжно скрывая его источник.

Утром в офисе было пустынно, солнечно и просторно. За ночь в городе развернулась настоящая полномасштабная весна: зазеленело множество деревьев и, кажется, набухли вишнёвые бутоны. Выйдя из дома сонным, тяжёлым и бесформенным, словно неудавшийся холодец, он пришёл на работу немного посвежевшим. Идя по улице, он невольно вдыхал молодецкий весенний энтузиазм, растворённый повсюду, так сказать, принимал его назально.

Он открыл форточку, сварил и быстро выпил кофе, сидя прямо на столе и глядя в окно на умывающийся утренним солнцем город. Солнце падало ему на ноги и приятно согревало колени, словно там сидело невесомое, волшебное живое существо. Потом он отнёс чашку в раковину, вернулся к своему месту и несколько раз глубоко вздохнул, стараясь сохранить хладнокровие перед переходом. Финское качество висело на спинке кресла. Он взял его, присел на кожаный диван и влез в старый свитер…

Он сидел на камне и смеялся. После перемещения компас с его руки пропал. Зато что-то звякнуло о камень, отскочило и упало на красноватую землю. Он наклонился и увидел ложку, похожую на ту, какие подают для жидких блюд в китайских ресторанах. Он поднял её — она была металлической, тяжёлой, и её ручка заканчивалась заострённым, направленным вниз хвостиком. Он машинально вытер ложку о свитер, оставив на финском качестве едва заметное пятно. Он вдруг вспомнил, где видел её раньше, и рассмеялся.

Когда он искал варианты ориентирования в Бардо, он читал большую статью о компасах. В статье было историческое вступление с иллюстрациями. Там он и видел картинку с точно такой же ложкой! Эта ложка тоже была компасом — китайским, невероятно древним. На картинке, правда, к ней ещё прилагалась пластинка-подставка, но, видно, полный набор был бы чрезмерной роскошью. Правильно, уж если он хочет взять в Бардо нелепый и бесполезный предмет, то пусть в процессе перемещения тот станет ещё нелепее и бесполезнее…

Итак, у него была холодная ложка, видимо, из магнетита. Он сунул её в карман и встал в центре перекрёстка, вертя головой и размышляя, откуда начать своё исследование. Ветер перекатывался по пыльной земле, наполняя пространство тихим равномерным гулом. Холодные сизые облака плыли плотным строем, словно неисчислимый косяк гигантских рыб узнал о существовании рыбьего рая и двигался туда с неутомимым рвением.

Округлые рыбьи брюха летели туда же, куда уводила одна из дорог, так почему бы не отправиться за облаками, рассудил он.

Он пошёл, как всегда помогая себе руками, словно тоже был морским существом. Морским существом, переселившимся на сушу, но так и не освоившим правильные земные движения.

…Ему кажется, что прошло несколько дней, а пыль под ногами всё та же, всё тот же горизонт, замкнутый между землёй и бугристой коркой облаков и затуманенный красным маревом, те же гранитно-серые валуны, торчащие вдоль дороги, словно источившиеся верстовые столбы. И ещё немного валунов, хаотично разбросанных в чистом поле, перерезанном дорогой, по которой он идёт. Неизвестно сколько часов однообразного пейзажа, как будто он путешествует по беговой дорожке.

Шаг, ещё один шаг, гребок руками, шаг, ещё один шаг… Ещё один камень проплыл мимо. Интересно, как глубоко он заплыл в море ничего? Можно ли выплыть отсюда, из этого места, откуда не видно берега…

Он и вправду плывёт: сперва погружается в транс, убаюканный ветром и шагами, шагами, шагами. Затем выныривает и какое-то время держит голову над: вглядывается в небо впереди себя, находит глазами мелкую гальку, попадающуюся среди дорожной пыли. Раз, два, и вон там и ещё один круглый камешек.

А потом, словно кит, он снова спускается на глубину.

…Далеко впереди он видит фигуру, трепещущую на ветру. Быстрее, быстрее, ты, как там тебя называли прежде? быстрее двигай неуклюжими плавниками! Надо дойти до неё как можно скорее, пока ты на поверхности, перекинуться парой слов, пока глубина не растворила тебя. Надо спросить «Кто ты?», чтобы тот, второй, спросил в ответ то же самое. Ты вспомнишь, кто ты, потому что это будет иметь значение, это станет нужным. Это должно встряхнуть тебя. Человек сидит на обочине дороги лицом в поле, но помехи, создаваемые ветром, такие сильные, что невозможно понять, движется он или остаётся неподвижным. Греби изо всех сил!

Он торопится как может, то глядя на дорогу, то переводя жадный взгляд на фигуру. Но фигура постепенно теряет свою форму. Он уже не видит согнутых коленей, головы, сгорбленной спины — только пятно, похожее на маленький затухающий смерч. Он торопится всё сильнее, гребёт