Вот только когда мы очутились в лазарете карателей, я поняла, что с вендеттой слегка подзапоздала. И не важно, был ли этот самый Торос Брум виновен или нет, но кара таки его настигла. Причем в лице того, кто должен жизни вроде как спасать, а не наоборот.

А все дело в том, что местный лекарь куда больше был похож на некроманта, чем на целителя. Во всяком случае, ко мне, мертвой, он тут же проявил больший интерес, чем к своему живому пациенту, замотанному в бинты так, что создавалось ощущение: он скорее одет в них, чем ими перевязан.

М-да, статься, с таким отношением штатного мага жизни к своей профессии карателям стоит опасаться того, как бы не угодить за Грань при непосредственном участии этого самого лекаря.

— Какой интересный экземплярчик умертвия… — обходя меня по кругу и сложив ладони шалашиком так, что пальцы касались друг друга лишь кончиками, заинтересованно протянул этот остроносый тип в зеленой хламиде. — Потоков сил почти нет, жизненные структуры нарушены, но тем не менее…

Целитель бубнил, кажется, совершенно позабыв и о вороне, и о том, что у него в палате вроде как раненый. И неважно, что последнему помощь уже оказана. По недовольной косматой роже пациента видно, что оказана. Но он же раненый. И живой. А я — уже слегка нет. И мне внимание целителя — что покойнику врачевание язвы на серных источниках: уже без надобности.

— Господин Верховный каратель, не сочтите за наглость, но можно просьбу? — и не дожидаясь ответа ворона, зеленохламидный добавил: — Как вы с ней закончите, можно мне ее в прозекторскую? Я бы исследо…

— Нет! — обрубил ворон, так что я даже вздрогнула. Словно речь шла не обо мне, скромной зомби, а минимум об императорском венце.

Лишь потом, глядя на искренне опечаленное лицо целителя, я с запозданием поняла: и угораздило же меня нарваться на лекаря, для которого болезнь была вызовом. Причем не только и не столько вызовом в плане излечения, сколько изучения. И чем недуг был заковыристее, сложнее, как ребус, — тем для него интереснее.

Я же и вовсе могла показаться для этого лекаря головоломкой.

— Магистр Ломирус, пожалуйста, покиньте палату, — меж тем отчеканил ворон, сверкнув глазами.

— Какая большая жалость, — вздохнул остроносый. — Скажите хоть, ради любопытства, сколько магических единиц ушло на такую филигранную работу: не просто поднять, но и максимально восстановить токи силы? А как они реагируют на вливание? А насколько быстрый идет распад?

— Я неясно выразился? — Всего одна фраза Ара, но даже мне показалось: в палате наступила зима. При том, что за окном кружила в вальсе опадающих кленовых листьев золотая осень.

— Всё-всё, исчез… — подняв руки, словно сдаваясь, произнес целитель и удалился.

А я наконец смогла как следует разглядеть второго подозреваемого. Страж, дежуривший в это утро у дверей камеры сбежавшей стенографистки, был высок, грузен и волосат. И на лекарской кушетке смотрелся столь же органично, как кринолин на буйволе.

Сразу становилось понятно: будь его воля, он бы, как всякий уважающий себя истинный мужчина, отсюда удрал. Прям сразу. С бинтами и в одних портках. Но приказ есть приказ, и суровый каратель оному подчиняется. Всегда. Везде. И даже готов мужественно глотать противные несладкие эликсиры вместо завтрака, обеда и ужина, если начальство велит.

Начальство же пока, наоборот, молчало и испытующе смотрело на пострадавшего. Наконец, когда секундная пауза, обычно являющаяся передышкой в беседе, начала плавно перерастать в полноценный отпуск, ворон каркн… заговорил:

— Офицер Брум, расскажите, что произошло, начиная с того момента, как вы сегодня утром заступили на пост.

Вдох, шумный выдох. Насупленные густые брови раненого офицера — и он наконец, собравшись с мыслями, начал рассказывать.

Повествование не заняло и пяти минут. Пришел как обычно. Ровно в шесть утра. Спустился на нижний уровень, миновал комнату надзирателя, прошел по переходу и остановился перед решеткой, за которой была ниша для стражника и собственно коридор с дверями камер. Обнажил запястье с магической татуировкой, подтверждавшей принадлежность к карателям, и всунул руку в «Уста верности». Этот артефакт в виде каменного лика с открытым ртом мог запросто оттяпать, раздробить кости обманщику, решившему надеть личину карателя и проникнуть в тюрьму.

Принял смену, замкнул охранные чары на себя. И охранял камеры ровно до того момента, как сначала снаружи раздался взрыв, а потом из камеры номер двадцать шесть вынесло дверь. Брума волной силы раскатало по полу, его ребра треснули. Последнее, что он увидел, — это дымку высвободившегося элементаля.

— Кто-нибудь заходил в камеру двадцать шесть во время вашего дежурства?

— Никак нет. — Офицер даже косматой головой мотнул.

— Офицер Брум, — Ворон был серьезен и, кажется, готов ко всему: от мирного диалога до того, что сейчас в него швырнут смертельным проклятьем, — вы готовы поклясться на крови в правдивости сказанного?

Страж на миг прикрыл глаза, его скулы побелели, а потом он четко, на одном дыхании произнес:

— Я, Торос Брум, сын вервольфа Брума, маг земли, клянусь своим даром, жизнью и душой, что ни помыслами, ни деянием, ни бездействием не помогал пленнице, эйре Рунур, бежать из камеры.

Его тело тут же окутали потоки черного песка, в которых проскакивали разряды. Длилось это всего пару секунд. А потом — исчезло без следа, будто и не было.

После слов зарока офицер покачнулся и упал на подушку. Увы, это была не мгновенная кара для клятвопреступника (эх, если бы так просто было вычислить пособника ренегатов!), а банальное магическое истощение.

«Не он», — только и успела я подумать, как Ар, круто развернувшись, произнес:

— Тай, пошли. Нужно допросить еще одного стражника.

Вот так, без сантиментов. Четко и по-деловому. Передо мной был вновь тот ворон, которого я впервые увидела на погосте. Вот только теперь я знала, что это — маска. Почти сросшаяся с лицом, но маска.

Третий же подозреваемый на первый взгляд никаких личин не носил, да и вообще был легкоранимым человеком. Ну как легко… Средней степени тяжести ранимым. Он стоял с перебинтованной рукой напротив двери кабинета ворона. Причем как стоял: спина — точно натянутая струна. Меж нею и стеной — расстояние меньше пальца. И неизвестно, кто еще прямее — сведенные лопатки карателя или оштукатуренная каменная кладка.

Черномундирный был мне не то чтобы смутно знаком, но в его чертах сквозило что-то… словно мы встречались когда-то. Мимолетно. Наверное, в прошлой жизни. Сейчас он смотрел прямо перед собой. «Точно зомби или механическая кукла», — подумалось мне. Даже промелькнула надежда: вот он, пособник ренегатов. И искать больше не надо, и спрашивать. Ну не может невиновный ТАК… быть, существовать, находиться.?т этого же офицера прямо фонило напряжением, таким, от которого либо сдают нервы и развязывается язык, либо все внутри замирает до могильного окоченения.