прозрачно розовыми. К ночи начинают сильнее пахнуть маттиола и табак…

Глава шестая

БЫВШИЕ БОБЫЛИ

Однако вернулся Андрей неожиданно рано, не пробыв в Весьёгонске и недели. Вернулся надутый, мрачный.

— Ты что, Лизу не видал?

— Видал. Уже купил обратный билет, а тут она заявляется. Объезжала район. В общем, разминулись с ней…

— И поговорить не удалось?

— Обменялись несколькими словами. Возвращается на будущей неделе в Москву.

Андрей рывком сдернул с себя плащ, швырнул на диван. Я с удивлением наблюдал за ним.

— Да ты не злись, — сказал я. — Ты по порядку рассказывай. Ну-с, сел ты, стало быть, на пароход…

Да, сел он в Москве на пароход. Чудесный лайнер, замечательный. Белым-белехонький, без пятнышка. Блеск, чистота, как полагается на морском корабле.

Море тоже было замечательное. (Читатель помнит, что Андрей не был щедр на эпитеты.) И покачивало основательно, не на шутку; в таких замкнутых со всех сторон водохранилищах ветер разводит большую волну.

Несмотря на сильный противный ветер, Андрей не уходил с палубы и разглядывал море в бинокль как строгий приемщик, как инспектор по качеству. Но придраться было не к чему: Лиза сделала свою работу хорошо.

Навстречу, ныряя в волнах, двигались пассажирские пароходы, нефтевозы, буксиры, баржи со строевым лесом.

Особенно много было плотов. Не тех хлипких, связанных кое-как, вереницы которых гоняли по Мологе когда-то, а сбитых особым образом, морских.

— Так называемые «сигары», — с удовольствием пояснил стоявший на палубе матрос. — Тяжелые плоты, по семь и по восемь тысяч кубометров. Плавучий дровяной склад.

Эти «плавучие склады» плыли на длинных тросах следом за пароходами. Теперь плотовщикам не приходилось маяться с плотами, как раньше, то и дело снимать их с мелей, проталкивать на перекатах. Море было глубоко и просторно.

Все расстояния с появлением Рыбинского моря чудесным образом сократились. Теперь от Пошехонья, Рыбинска и Весьёгонска рукой было подать до Москвы.

Андрею вспомнился отъезд Петра Ариановича на железнодорожную станцию после его увольнения. На лошадях, по грязи, под дождем…

На рассвете лайнер Андрея остановился у причала весьёгонского порта.

Город, стоявший на высоком берегу, среди мачтовых сосен, выглядел гораздо красивее и компактнее, чем раньше. Андрею пришло на ум сравнение. Строители подняли Весьёгонск на вытянутой ладони, чтобы видно было проходящим мимо кораблям: «Вот он, новый город! Смотрите, любуйтесь им!..»

И впрямь, огни Весьёгонска, по свидетельству лоцманов, были видны в море издалека.

Размахивая чемоданчиком, Андрей медленно шел в гору по незнакомым улицам.

Вздорные собачонки, не признавшие в нем весьёгонца, провожали его в качестве шумного эскорта от пристани до самой конторы. Но там моего друга ждало разочарование.

— Елизаветы Гавриловны нет, — сказали ему. — Уехала по трассе.

Андрей поставил чемодан на пол и с огорченным видом вытер платком лицо и шею.

Кудрявой машинистке, стучавшей в углу на «Ундервуде», стало, видно, жаль его.

— А она скоро приедет, — утешила девушка Андрея, прервав свою трескотню. — Дня через два или через три. В Переборах побудет и в Ситцевом. Может, еще в Поморье заглянет. Она собирается в Москву, ей нельзя задерживаться…

Андрей подумал-подумал, посердился на Лизу, которая приглашает людей в гости, а сама исчезает в неизвестном направлении, и махнул в Поморье.

Часть пути он проделал на попутной машине, а у развилки. шоссе сошел с грузовика, решив сократить расстояние и пройти к колхозу напрямик, берегом.

В Весьёгонске ему довольно точно объяснили маршрут: «Всё по столбам да по столбам — и дойдете».

Железные столбы-великаны шагали навстречу Андрею.

Собранная вместе вода Волги, Шексны и Мологи вертела турбины на гидростанции в Переборах, а электроэнергия, переданная оттуда по проводам, питала окрестные заводы, фабрики и колхозы.

Да, сбиться с дороги было мудрено.

Большое Поморье до постройки гидростанции называлось Поречьем.

Когда-то Андрей бывал здесь — еще с Петром Ариановичем. Тогда деревенька насчитывала, наверное, не более десятка изб, и было в них, помнится, что-то странное. Какие-то они были чуть ли не голенастые — как цапли!

Мой друг в задумчивости потер лоб. Остальные деревеньки вокруг Весьёгонска как будто не производили такого впечатления? Их низкорослые, угрюмые избы, с нахлобученными по самые наличники-брови крышами, казалось, ушли по пояс в землю: попробуй-ка, выковыряй оттуда! Избы же Поречья, наоборот, выглядели так, словно бы задержались ненадолго на бережку, приотдохнуть после длительного перелета. Крикни погромче на них, взмахни хворостиной, и тотчас испуганно взовьются, полетят дальше — искать более удобного места для ночлега.

Ну конечно, они же все стояли на сваях! Отсюда и это впечатление их непрочности, ненадежности.

Нынешнее Поморье не имело, понятно, ничего общего с дореволюционным Поречьем. Избы здесь стояли прочно — на кирпичном фундаменте.

Председателя колхоза Андрей разыскал на берегу, где рыбаки тянули сеть.

Оказалось, что Лизаветы Гавриловны, лица, по-видимому уважаемого, в Поморье нет; сегодня на колхозном грузовике отбыла в Переборы. А дед ее действительно проживает в колхозе.

— Деда мы вам представим, это у нас мигом, — бодро сказал председатель колхоза.

— Ну хоть бы деда, — растерянно ответил Андрей, думая про себя, что дед ему решительно ни к чему.

Присев на одну из перевернутых лодок, он угостил хозяев московскими папиросами. Завязался мало-помалу разговор, неторопливый, как оно и положено в такой тихий вечер на берегу моря.

Но тут явился дед — в картузе и праздничном черном пиджаке.

Хотя прошло немало лет, Андрей сразу же признал старика, который разводил канареек на продажу «по всей Российской империи». Он мало изменился, только побелел весь да глаза выцвели, стали водянистыми, как у младенца.

На приветствие дед не ответил, недоверчиво приглядываясь к новому человеку.

— Старый старичок, — извиняющимся тоном заметил председатель. — Годов восемьдесят будет…

— И не восемьдесят вовсе, а семьдесят семь, — недовольно, тонким голосом поправил дед, подсаживаясь к рыбакам.

Сосед принялся скручивать ему толстенную цигарку из самосада: папирос дед не курил. Прерванный разговор возобновился.

— Слышали такое глупое слово «бобыль»? — сказал председатель, повернувшись к Андрею.

— Как будто… что-то…

— Ну, бобыль — значит одинокий, холостой. А у нас мужиков называли так. которые земли не имели. Без земли, стало быть, вроде как неженатый, холостой. Вот мы все, что нас видите, в бобылях числились до Советской власти. Я плоты гонял, этот в извозчиках был в Твери, дед птичек для купеческой услады разводил…

Все посмотрели на деда.

— А почему он птичками занимался? — продолжал председатель. — Потому что барыня с земли его согнала. У нее своей небось десятин с тыщу было, да еще дедовых две-три десятинки понадобились. Водой затопила их.

— Она плотину ставила, — уточнил один из колхозников. — Мельница ей