этом имеет большое значение способ потребления пищи и качество еды. Первый качественно меняет как человека, так и восприятие пищи (есть существенная и очевидная разница между принятием пищи за столом или сидя на земле с тарелкой на коленях, с помощью приборов или руками и т. д.), второй важен как средство формирования самоощущения и чувства достоинства – некачественная пища десоциализирует употребляющего ее, ассоциирует с маргиналом или животным. В этом смысле уровень восприятия качества пищи напрямую зависит от уровня самооценки человека. Необходимо подчеркнуть: чем некачественнее пища, тем менее она является пищей как таковой, то есть ее качество, пригодность для человека есть ее необходимое метафизическое свойство и важнейший маркер цивилизованности.

Потребление пищи можно охарактеризовать как акт несвободы. Это не связано с тем, что человек испытывает постоянную физическую зависимость от еды, хотя отчасти и с этим тоже. Не случайно во всех религиозных практиках обретение внутренней свободы, духовное и ментальное раскрепощение напрямую связано с пищевыми ограничениями или изменением способов и характера принятия пищи. Прежде всего прием пищи, в отличие от любых других действий, не может быть недетерминированным. Пища всегда «приходит» со стороны, откуда-то. Получая еду, человек ощущает себя непосредственным образом зависящим как от природы, дающей продукты питания, так и от тех, кто ее выдает/ доставляет/готовит.

Процессы добывания пищи и ее принятия в лагере тотально отрицали и превращали в противоположность все сказанное выше. Именно эти процессы становились важнейшим условием перевода человека из прежнего, долагерного, в новое состояние – узника. Общеизвестный факт, что еды в лагерях выдавалось намного меньше, чем было необходимо для поддержания нормального функционирования человека. Поэтому очень быстро узник оказывался во власти голода. Феноменология голода в нацистских лагерях не становилась предметом серьезного изучения, и относительно удачной попыткой такого рода можно считать монографию Кристины Сталь «Тоска по хлебу. Пища и голод в системе концентрационного лагеря Маутхаузен»[336]. В данной работе К. Сталь подробно рассматривает состав и формы питания заключенных лагеря Маутхаузен и прослеживает процесс превращения узника в существо, озабоченное только одним – поиском еды.

Соглашаясь с мнением З. Фрейда о том, что голод способен нивелировать различия самых разных людей и направлять их к одной цели, К. Сталь рассматривает процессы усиления внутренней деградации постоянно голодного человека, что со временем естественным образом выводит на первый план биологическую или даже зоологическую природу человека. Основные выводы работы вполне можно приложить не только к Маутхаузену, но и в целом к системе концентрационных лагерей. Однако, на наш взгляд, исследовательница не обратила внимания на ряд важных деталей, рассмотрение которых необходимо для понимания феноменологии голода в Концентрационном мире. Важно подчеркнуть, что голод, его восприятие и интерпретации, наряду с насилием, способами и формами умирания, играют важнейшую роль в дискуссиях о Концентрационном мире и формировании памяти о нем. Голод был знаковым явлением для концентрационных лагерей, важнейшим фактором формирования не только внешнего вида, но также психического и ментального состояния заключенного.

Начать следует с того, что пища, виды которой могли различаться в разных лагерях, в целом обычно напоминала корм для скота или даже была одна и та же. «Кухня была рядом со свинарником. Вернее, эта кухня раньше была для свиней, а сейчас здесь варили суп и нам, и свиньям»[337], – вспоминал Ф. Черон. В лагере для военнопленных Цайхтайн основной составляющей пищи узников был специально разработанный «хлеб» (его часто называли «russenbrot» – «русский хлеб»), который состоял на 50 % из ржаных отрубей, также в нем было по 20 % измельченной сахарной свеклы и целлюлозной муки и 10 % соломенной муки или же листвы. Потребности пленных в мясе покрывались исключительно кониной или несортовым мясом[338]. В Бухенвальде в день на одного человека выдавалась пятая часть буханки хлеба, литр жидкой похлебки, тоненький ломтик колбасы или сыра[339]. В Освенциме заключенным давали ежедневно 200 граммов хлеба, 3/4 или 1/2 литра, в зависимости от обстоятельств, жидкой похлебки, а вечером – несколько граммов маргарина или кусочек колбасы[340]. В Равенсбрюке к 1944 году заключенные получали стакан суррогата кофе утром, пол-литра похлебки из сгнивших овощей в обед и вечером и 200 граммов хлеба[341]. В рационе, как можно видеть, были и овощи. Главным образом – картошка и брюква, которые чаще всего были подпорчены или испорчены совершенно.

Неудивительно, что заключенные пытались утолить свой голод, поедая все подряд, даже то, что нельзя было представить как пищу: траву, коренья, насекомых, кухонные отходы и т. д. Узник Бухенвальда И. Асташкин вспоминал, что в лагерном лазарете, где он работал, «один раз санитары приготовили жаркое из забредшей на территорию седьмого барака кошки»[342]. «Я, кажется, способна была тогда проглотить густую жижу из нечистот, проглотить мгновенно, не моргнув и глазом. Помню, однажды нам выдали жидкую похлебку белесоватого оттенка. Я могла бы поклясться, что она замешена на гипсе. И действительно, у похлебки был вкус гипса. И я ее съела. И съела бы еще больше, если бы мне только дали»[343], – вспоминала одна из узниц. Этим еще более усиливалось сходство между узниками и животными – не случайно процесс кормления описывался эсэсовскими офицерами выражением «дать в пасть»[344]. Причем осознание себя как животного через некоторое время пребывания в лагере формировалось уже самим заключенным, без специального внешнего принуждения, с помощью простого приема: отбросы и помои вместо пищи заставляли узников поверить в то, что они скот.

Лейтенант Отто К. в октябре 1941 года записал в свой дневник следующие наблюдения: «Сегодня утром я с капитаном и с фельдфебелем осматривал лагерь для русских… Все, что под рукой, они в себя впихивают – траву, ядовитые грибы и т. д. … Некоторые подхватывают каждый грязный клочок бумаги из луж и запихивают себе в рыло. Одна колонна напала на мусорное ведро. Часовой ничего не смог сделать против этой животной орды»[345]. «Я работал… в свинарнике Заксенхаузена, – вспоминал один из очевидцев. – СС тщательно заботились о животных. А у меня был такой голод, что я ел все, что человек мог употребить из этого свиного пойла. На больших кучах мусора за кухней, состоявших из отбросов овощей, сгнивших картофельных очисток, разлагавшихся и плохо пахнувших костей ползали истощенные узники и вырывали из рук друг у друга вонявший ядовитый мусор, чтобы тут же поглотить его с дикой жадностью»[346].

Не менее важна была и форма приема пищи, которая нередко превращалась в унизительную и даже опасную для жизни процедуру. Так, в Дарницком лагере, по свидетельству В. Давыдова, зафиксированному писателем А. Кузнецовым, «каждому пленному полагался на день