это я осознала, глядя на мамину спину и изучая линию ее плеч.

– Ты не сказал, что это будет вечеринка, – попрекнула она отца, нервозно озираясь по сторонам.

– Как же не сказал? Сказал, – весело ответил папа, не пожелав заметить ее обвиняющий тон, предостережение. – Я сказал, что Джером устраивает званый ужин.

– Но я думала, что только для нас. Что он пригласил только нас.

– Он пригласил лишь меня, если мы хотим точности, – хмыкнул отец, все еще не понимая, чем могли обернуться его слова. Как он мог быть настолько слепым? – Но Джером будет счастлив…

– По-моему, нам лучше вернуться домой, – проговорила с заднего сиденья я, задрожав и взмокнув одновременно. – Прямо сейчас.

Отец повернулся ко мне; его брови сдвинулись, на лбу появились крупные складки. Но он сразу же разгладился, как только папа увидел на моем лице обреченное выражение. Наконец-то, до него дошло!

– Да, конечно, – забормотал он. – Я должен был предупредить, что это будет большой прием. Ты извинишь меня, Констанс?

Машина затаила дыхание. Мимо на велосипеде проехал какой-то мальчишка. Джуни вскинула руку, чтобы помахать, но сдержалась и быстро опустила ее на коленку. Я – в напряженном ожидании – прикусила нижнюю губу.

– Глупость, – изрекла в итоге мать. – Зачем уезжать, раз приехали.

И мы дружно выдохнули.

Мама подождала, пока отец обошел машину, открыл дверцу и предложил ей руку. Мы с Джуни последовали за ними. С каждым шагом моя уверенность крепла: это был тот самый дом с тем самым подвалом, что поглотил Морин и заставил ее делать ужасные вещи. На это указывало все: и его местоположение, и мои ощущения, в доме не чувствовалось женского начала, у его парадной двери не было не только цветов, но даже декоративных кустарников. Одна трава, пешеходная дорожка и здание, напрочь лишенное домашнего уюта и тех располагающих, гостеприимных штрихов, что отличали большинство бунгало в Пэнтауне. Один большой, мрачный, унылый куб.

Но что это значило – если шериф Нильсон действительно насильно приводил Морин в свой подвал и вынуждал ублажать и себя, и друзей? И что означало ее исчезновение?

Это значило только одно: он был извращенцем, наделенным властью, и Морин никогда не найдут.

К тому моменту как мы подошли к парадной двери, я ощущала жуткое опустошение. Наверное, у Нильсона имелось что-то на Морин. Возможно, он застукал ее с материнскими таблетками или прознал про ее путешествия автостопом. И пообещал: если она развлечет его гостей, он про все это забудет. А потом, возможно, предложил Морин делать это за плату (как говорилось в ее дневнике). Быть может, Нильсон даже покупал ей украшения. Это объясняло появление у нее золотого кольца «Блэк Хиллз» и тех новых сережек с висюльками-шариками – настолько дорогих, что ни одна старшеклассница не смогла бы себе их позволить.

Дверь распахнулась. Перед нами возник шериф Нильсон; уголки его тонких красных губ под кустистыми усами выгнулись вверх:

– Гари пообещал приехать со всем семейством, и вот вы здесь!

– Я человек слова, – сказал отец, пожав руку Нильсону даже несмотря на то, что они наверняка пересекались в административном здании округа Стернс, причем не раз – там находились кабинеты обоих.

Мама вручила шерифу кекс, почему-то ставший меньше, чем он был в автомобиле:

– Надеюсь, вы найдете ему применение.

– Премного вам благодарен, Констанс. – Взяв одной рукой кекс, другой шериф приобнял маму. И прищурился через ее плечо на сестренку: – Джуни Кэш, ты повзрослела на пять лет с тех пор, как мы виделись в церкви на воскресной службе.

Джуни зарделась.

Мне стало не по себе; ведь теперь шериф должен был отвесить какой-нибудь комплимент и мне.

– Ты тоже хорошо выглядишь, Хизер, – произнес он, не отводя взгляда от Джуни.

– Спасибо.

– Ну, что же вы встали? Заходите! – посторонился Нильсон, пропуская нас в дом. – Позвольте налить вам вина. Остальные гости еще не подъехали, но должны появиться с минуты на минуту.

– А что пьешь ты? – спросил отец.

– Пока только колу, – ответил Нильсон. – Мне предстоят сегодня деловые переговоры.

– Мне тоже, – сказал папа.

– А кто еще у вас будет сегодня? – поинтересовалась мама, застыв в дверном проеме. Мне даже захотелось оттолкнуть ее, зайти в дом первой. Так не терпелось заглянуть в подвал! Шанс на то, что я ошиблась, еще оставался. Но мне нельзя было выдать себя.

– Мне проще вам сказать, кого не будет, – ответил Нильсон почему-то не матери, а отцу: – Этого ирландца из города.

– Гулливер не так уж плох, – улыбнулся отец так, словно они обменялись шуткой, понятной только им двоим.

– Ладно, согласен, – подмигнул ему шериф Нильсон и, пошагав через гостиную к ведерку со льдом и шеренге бутылок с ликером янтарного цвета, бросил через плечо – на этот раз уже маме – еще пару имен: – Я жду своего помощника Клуга с супругой и отца Адольфа.

– Ох, – слетело с маминых губ.

Все произошло так быстро – и нормальный разговор, и перемена в мамином настроении, и ужас, прорвавшийся изнутри нее наружу. Я оглянулась по сторонам: не услышал ли его еще кто-нибудь – этот тонкий намек на то, что мать утратила душевное равновесие? А она уже покачивалась в проеме парадной двери, как непривязанная дикая кошка, готовая вонзить когти в любого, кто рискнул бы посадить ее на цепь. Подобную перемену в матери я наблюдала множество раз. И такое поведение отнюдь не было проявлением свирепости. Оно было обусловлено желанием уцелеть. Голова мамы кренилась набок в поисках меня или, может быть, Джуни. Отец улыбался, болтал с шерифом Нильсоном – безразличный ко всему, кроме своего собеседника. А за ним виднелась открытая дверь с лестницей, выстланной ковролином. Лестницей, что вела вниз.

В подвал.

«Так близко…» Я едва не разрыдалась.

«Может, броситься вперед, сбежать вниз, удостовериться, что это та самая комната, в которой я видела Морин на коленях, и так же стремительно вернуться назад, пока мама совсем не развалится?» – лихорадочно завихрились мысли в голове. Для такого странного поведения требовалась причина. Как и оправдание для того, чтобы увезти мать. Задача была не из легких. Но выполнимая. Если бы удалось спасти Морин, я бы пошла на все!

От легкого прикосновения к коже я вздрогнула так, словно меня ударило током.

Рука Джуни искала мою ладонь; взгляд ее глаз, подведенных голубым карандашом, оставался прикованным к маме. Ну конечно! Сестра тоже услышала это «Ох…» Этот слабый, но жуткий намек. Мое сердце упало. Подвал был близко, очень близко, но бросить Джуни в такой ситуации одну я не могла.

Как вдруг…

Мы обе подскочили, услышав вой сирены.