Честно говоря, я даже пытаться это понимать не желаю. Молчу, не отвечаю.

— Но, если расскажешь, что мне нужно, выйдешь, — продолжает он, — и, даже как честный гражданин.

— И что вам нужно?

— Что нужно, чтобы жить дружно… — устало вздыхает майор. — Показания по Адибекову.

Приплыли, блин… Как я и думал.

— А какие вам нужны показания? — интересуюсь я.

— Самые правдивые, — отвечает он.

— Для этого, как раз, неплохо бы адвоката заполучить. А то даже и не знаю, что сказать.

— А я тебе подскажу. Возможно, ты всё уже забыл, так я тебе с этим делом помогу. Ну что, готов поговорить?

— Не знаю даже… — качаю я головой.

— Ну, как хочешь, — пожимает он плечами и встаёт. — Я тебя не тороплю. Отдыхай, будь как дома. Пойми, раз ты ко мне в руки попал, я о тебе, как о самом дорогом госте заботиться стану. Кров дам, еду дам. Живи сколько хочешь. Ты же гость, поэтому у меня всё к твоим услугам.

— Спасибо за гостеприимство, — киваю я, — но я бы уже пошёл, а то меня друзья ждут.

— Ты на Фархада Шарафовича намекаешь? — ухмыляется майор. — Понимаю, здесь все его друзьями себя называют. Но и ты пойми, на этом подземном этаже я твой Бог и царь, и лучший друг. Даже Фархад Шарафович тебе помочь не сможет, только ты сам. Понимаешь? Пока всё не выясним, будешь у меня гостить. А когда выясним, посмотрим, что с тобой делать. Я ведь тебя здесь навсегда могу оставить, соображаешь? Вообще навсегда.

Он подходит к двери и коротко стучит. Дверь тут же открывается, и майор выходит. Появляется сержант, забирает стул и тоже исчезает, а я остаюсь один.

И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых,— 

—Кони просят овса, но и я закусил удила.

Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок

Для тебя привезу: ты меня и из рая ждала!

Как только мне удаётся уснуть, в камере снова загорается свет, грохочет замок и дверь распахивается.

— Брагин, с вещами на выход, — раздаётся казённый голос конвоира.

С вещами, смешно даже. Вещи у меня все отобрали, вообще-то…

Мы долго идём по тёмным коридорам и, наконец, выходим во внутренний двор. Свежее не становится, здесь даже ещё жарче и душнее, чем в казематах. Меня подводят к грузовику. Это старенький Газ-51 с металлической будкой без окон и надписью «Хлеб».

Какого хрена!

— Давай! — подталкивает меня сержант, и двое вэвэшников с красными погонами направляют на меня стволы автоматов.

Зашибись, вообще. Похищают из СИЗО и везут хрен знает куда. В будке установлена решётка, и меня в момент ока запихивают за неё, за эту решётку. Дышать нечем и я только чудом не задыхаюсь. Начинает сильно болеть плечо. Минут двадцать я болтаюсь в этой раскалённой за день печи и, наконец, машина останавливается.

Я опять оказываюсь во внутреннем дворе углового здания, рассмотреть которое из-за темноты довольно трудно, но кое-что я подмечаю. Три этажа, двор небольшой, с двух сторон он ограждён зданием, а с двух — довольно высоким, метра два, каменным забором. Людей не видно, охраны нет. Здесь только те, кто меня перевозил. Меня заводят внутрь и снова тащат в подвал, передав на руки двум местным конвоирам, оказавшимся косматыми басмачами в штатском.

В новой камере, тоже одиночной, стоит такой же смрад, как и в предыдущей, но температура, вроде чуть ниже. Под потолком тускло горит светильник, наполняя пространство унылой жёлтой мглой и делая стены «лохматыми», из-за теней, отбрасываемых неровностями.

Я падаю на нары и закрываю глаза. Больше никто меня не тревожит. Хотя нет, тревожит… Примерно через полчаса мне приносят лепёшку и воду. Гостеприимный майор, ничего не скажешь, заботливый.

Ем я через силу, а вот пью с жадностью, оставляя, впрочем, некоторый запас на ближайшее будущее. Потом я вновь погружаюсь в размышления и принимаюсь за самокопание. Вроде же всё решил для себя и поставил цель, но мысль об изменении истории нет-нет, да появится, соблазняя и заманивая. Некоторое время я думаю о своей исторической миссии, а потом переношусь к жестокой действительности.

А она такова. Чтобы выбраться отсюда мне нужно дать показания, опровергающие те, что я дал гэбэшнику Гасану Джурабаеву. Но это означает, что Алишеру Абдибекову ни за что не выкрутиться и, скорее всего, получит он вышку за убийство своих коллег-милиционеров…

Этого я совсем не желаю. И что мне в этом случае остаётся? Не знаю… тянуть время, например, и ждать пока меня хватится Айгюль и Куренков. Айгюль может разыскать меня через своего дядю, а Куренков… Блин… А дядя Ферик, в принципе, может быть в курсе того, где я нахожусь. Он наверняка связан с местными ментами. И… не против него ли копал Алишер Абдибеков?

Ну-ка, что он мне сказал в тот раз? А ничего он не сказал, но должен был вывести на Ферика. Как? Не знаю, но после того, как я объявил своим похитителям, в тот раз ещё, что хочу с ним встретиться, меня отвезли к Нематулле, человеку с ним связанному. И Айгюль, его племянница приехала туда же…

Сейчас номер рейса знали только Айгюль и Злобин. Менты, разумеется, мониторят списки пассажиров, но… что, действительно, чтобы найти в том числе и меня? Хм… Может быть, конечно, кто их тут разберёт, но, могли, узнать о моём прибытии и от Айгюль. Ну, не от неё самой, она же всё-таки не Мата Хари, но она, например, сказала дяде, а тот… мог дать приказ выбить из меня отказ от показаний.

Так ли важны мои показания? Не особо, мне кажется. Подросток, не явившийся на суд, набрехал неизвестно чего… Или меня планировали привезти? Или и суда никакого не ожидается? Игры и драки силовых структур могут сопровождаться жертвами среди мирного населения.

Итак… Может ли Ферик быть причастен? Может, но не обязательно…

Мои размышления прерываются звуком вновь открывающейся двери. Я сразу подбираюсь и сажусь на кровати. Появляется тюремщик, пришедший за посудой. Моджахед. Басмач. На меня он не смотрит и низко наклоняется за алюминиевой тарелкой. План рождается мгновенно. Сейчас ночь, двор, где меня высаживали был пустынным. В коридорах решёток не было, охранников тоже… Да и вообще, я подросток, ещё и раненый…

— Оставь воду, — говорю я.

— А? — хмурится он, поднимая ко мне голову.

— Воду, — повторяю я и, поднявшись с нар, указываю пальцем на медный кувшин.

Получается, что он стоит передо мной в поклоне, а я нависаю, как надсмотрщик над рабом, да ещё и даю распоряжения. Ему это явно не по душе. Он быстро выпрямляется. Впрочем, это ему только кажется, что быстро. Моё время чуть-чуть растягивается и я, не давая ему перегруппироваться обрушиваю левый кулак ему на ухо.

«Обрушиваю», конечно, довольно сильное слово, потому как, он даже не падает от моего удара. Но вместо того, чтобы подняться, он, всё же наклоняется ещё ниже, чем был. Я бы даже сказал, предельно низко. Это оказывается, как нельзя более кстати, поскольку к этому моменту я успеваю перенести тяжесть с правой на левую ногу. Оставшись свободной и стремящейся в бой, правая с яростной силой взмывает вверх, и входит в максимально тесный контакт с челюстью моего тюремщика.

Дыщ! Его зубы громко клацают. Саечка за испуг. Надеюсь, язык не откусил, а впрочем… А впрочем, получи фашист гранату от советского солдата. Пока он дико вращает глазами и разбрызгивает кровавые ошмётки, я отправляю его в плаванье между явью и грёзами, ударив ребром ладони сбоку по шее. Сонная артерия, блуждающий нерв, точность удара. Это три составляющие успеха, как «три источника и три