этот. Пока мы едины, мы непобедимы. Сам же знаешь. Знаешь?

— Знаю, — коротко подтверждаю я.

Всё я про таких, как вы знаю. Самому бы таким не стать. Курганову вот из «Комсомольского прожектора» пришлось лишить лавр победительницы, а она, между прочим, не корысти ради, а по велению сердца, на благо родного предприятия старалась… Надо её пристроить в хорошее место какое-то, пусть растёт. Честные люди всегда нужны… Не везде, правда…

— Ну, раз знаешь, хорошо. Значит, не будешь против товарищей идти. Не будешь ведь?

Куда там идти-то? Иных уж нет, а те далече. Алишера мне жаль, искренне, но сейчас не время воевать за его честное имя, тем более что и воителей не осталось.

— Не буду, конечно, Фархад Шарафович, — улыбаюсь я. — Тем более, против ваших товарищей. Просто некоторые товарищи, очень похожие на майора Азизова, неправильно поступают. Без уважения, без понимания. Возносятся над коллективом, злоупотребляют вседозволенностью, чуткости не имеют и думать не хотят. А это, как я понимаю, тоже не очень хорошо для общего дела.

— Правильно понимаешь, — усмехается Ферик Ферганский. — Слыхал, Азизов? Раскусили тебя, подрастающее поколение не проведёшь. Придётся пропесочить по партийной линии, чистку тебе устроить. Внутренних органов.

Судя по виду Азизова, ему всё глубоко безразлично. Как скажут, так и сделает. Скажут арестовать — арестует. Скажут избить — отделает так, что мать не узнает. А скажут выпустить на свободу — тут же и выпустит.

— Давай бумажку свою, — машет рукой Ферик и Азизов тут же протягивает мне на подпись лист бумаги с напечатанным на машинке текстом.

Я быстро пробегаю его глазами и подписываю.

— Это просто формальность, — говорит Ферик. — Спасибо, что пошёл навстречу.

— Да о чём вы говорите, Фархад Шарафович. Если бы я знал, о чём речь, ни секунды бы медлить не стал. А можно мне, пожалуйста, попросить товарища Азизова вернуть мои личные вещи и денежные средства?

— Деньги на излечение охранника пойдут, — хмуро бросает майор.

— Э, нет, — качаю я головой. — Это вы уж в своём ведомстве ресурсы ищите. Не можете сотрудникам безопасность обеспечить, экономите на этом деле, так раскошеливайтесь на лечение самостоятельно. Лечение у нас бесплатное, к тому же.

— Нравишься ты мне, Егор, — смеётся Ферик и добавляет, повернувшись к майору. — До копейки всё вернёшь, ты понял?

Тот со скучным видом кивает.

— Ну всё, иди теперь, — выпроваживает его Фархад Ферганский и смотрит на молчавшую всё это время Айгуль. — Дочка, скажи, чтобы нам чай принесли.

Айгюль молча выскакивает за дверь, а Ферик снова обращается ко мне.

— Я удивлён, Егор. Как ты выбрался? Ты же ещё после ранения не оправился, я знаю точно, у доктора узнавал.

— Ну, а что оставалось делать? Я же не знал, что у Азизова на уме. Подписал бы я ему, а он взял бы и в расход меня пустил.

— Инициативный ты, молодец. И мысли у тебя правильные вроде. По крайней мере говоришь ты правильные вещи.

На это ответить нечего, поэтому я просто скромно улыбаюсь.

— Как там Цвет поживает? — спрашивает Ферик и по тому, как он просвечивает меня рентгеном своих чёрных глаз, мне становится понятно, что слухи о нашей размолвке до него уже дошли.

Ну, а как, кто владеет информацией, тот владеет миром.

— Хорошо поживает, — киваю я. — Грандиозные планы строит, да и реальные успехи имеются.

— Да, — кивает он. — Я уже слышал кое-что. Говорят, без твоей помощи особых успехов у него бы и не было.

Правильно говорят, но тут такое дело, что мы оба нуждаемся друг в друге.

— Люди склонны преувеличивать, — пожимаю я плечами.

— Скромность — это хорошо, но до определённых пределов. Прибедняться не следует. Ты говорят Корнея… — он поворачивается на звук открывающейся двери. Это возвращается Айгюль.

— Да, я и не хотел, честно говоря, — отвечаю я, — но он с катушек слетел.

Ферик хмыкает.

— А чем тебе так Киргиз насолил, что ты из-за него даже перспективное партнёрство готов разрушить?

Всё-то ты знаешь…

— Не хочу за спиной Цвета говорить, простите Фархад Шарафович. Выходит, будто жалуюсь на него.

— Смотри, какой благородный, — морщится он. — С другими нельзя, а со мной обо всём говорить можно, ясно? Я тебе, как святой отец, понял? Могу грехи простить, а могу и епитимью наложить. Если спрашиваю, отвечай, как на духу. Ты понял?

— Да, — как бы неуверенно говорю я после паузы. — Понял.

— И?

— Убить меня пытается.

— А что так? Чем ты ему не угодил?

Мне приходится рассказать всё с начала, опуская, впрочем, присутствие Рыбкиной, когда он подослал своих ассасинов.

— Всё? — спрашивает Ферик, когда я заканчиваю. — Всё рассказал?

Я киваю.

— Деньги не надо было его брать. И ментам сдавать не стоило. Но… что сделано, то сделано. Хорошо, что всё начистоту выложил. Молодец. Не каждый бы так смог…

Он задумывается и долго сидит, погрузившись в мысли, как эмир, озабоченный государственными думами. Наконец, очнувшись, он кивает и говорит:

— Можешь с ним поступить, как хочешь, я тебе разрешаю.

Я внимательно смотрю на него, соображая, всё ли правильно понял.

— Да, — кивает он, — всё ты правильно понял. Считай, даю тебе лицензию.

Как Джеймсу Бонду, ну надо же, второй раз упомянут.

— Если будут проблемы с Цветом, скажи, я ему всё объясню.

— Хотелось бы с ним объясниться самостоятельно, без посторонней помощи, иначе это навсегда повиснет между нами, как не доведённое до конца дело…

— Ну, попытайся, — он встаёт, произнося это. — Ладно, пора. Уже утро, практически. Видишь, из-за тебя глаз не сомкнул.

— Простите, — с улыбкой говорю я и развожу руками.

Он в духе итальянского мафиози чуть хлопает меня по щеке и бросает Айгюль:

— Пойдём, моя красавица. Об остальных делах днём с ним поговоришь.

Они уходят, а я остаюсь посреди этой восточной роскоши. Золотых инкрустаций нет, но на маленький дворец бухарских эмиров вполне похоже. Я разыскиваю душ и встаю под прохладные струи. Как прекрасны достижения цивилизации! Вода, мыло, кондиционер. В таких-то условиях можно и в Ташкенте прекрасно себя чувствовать.

После душа я вхожу в огромную спальню с кроватью под балдахином и ложусь в чистую мягкую постель, предвкушая отдых. Только закрываю глаза, как кто-то приходит. Я слышу, как открывается входная дверь. Чужие вряд ли здесь появятся, но иногда и от своих стоит ожидать подвоха. На всякий случай я тихонько поднимаюсь с кровати и на цыпочках двигаюсь к двери.

Но не успеваю я сделать и пары шагов, как она распахивается и на пороге появляется Айгюль. Она врубает свет и, замерев, рассматривает меня, с восторгом и блеском в глазах, обещающим много прекрасных моментов. Кроме сна, конечно же.

— Ждёшь? — мурлычет она.

Конечно милая, только и делаю, что жду… Я улыбаюсь самой очаровательной своей улыбкой. Как Леонардо Ди Каприо на том меме, где он протягивает креманку с шампанским, из «Великого Гэтсби», кажется.

— Ты почему молчишь? — притворно строжится она. — Не ждёшь?

— Иди сюда, — отвечаю я, протягивая к ней руку. — Разве не видишь, что я уже заждался? Я же весь у тебя на виду, как на ладони.

— Вижу, — прыскает она от смеха и бросается ко мне, на ходу расстёгивая платье.

Рано утром, то есть буквально через пару часов, она выпархивает от меня и исчезает в душной ташкентской мгле. Но лишь для того, чтобы через час зайти за мной облачённой в шёлковый брючный костюм цвета хаки, соблазнительно подчёркивающий все лучшие части её тела. Восхитительного тела, надо сказать.

Девушка она немелкая, одного роста со мной, а если на каблуках, то и повыше, но кость у неё тонкая, кожа нежная, губы сладкие и всё такое прочее.

— Нравится костюм? — спрашивает она и крутится передо мной, как маленькая девочка, переступая ногами в открытых босоножках.

— Очень нравится, — сознаюсь я. — Тебе идёт. Узбекский?

— Шутишь?

Она распахивает глаза и прекращает крутиться. Французский, разве сразу не видно?

— Видно, — подтверждаю я. — Видно, что вещь шикарная, но я подумал, что самое прекрасное в ней то, что она надета на тебя.

Айгюль сначала пытается понять, что это я сказал, а потом заливается звонким смехом. Кто бы мог подумать, что эта суровая воительница может быть просто девчонкой.

— Одевайся, вот держи. Пока твои вещи не вернули, я тебе кое-что подобрала на свой вкус.

Она подаёт мне свёрток, из которого я достаю чистое бельё, белые хлопковые брюки, голубую рубашку поло от Лакост и замшевые мокасины «гоммино» от Тодс.

— Ого! — удивляюсь я, примеряя обновки. — Мы с тобой будто на лазурку собрались.

— Куда?

— Ну, Сен-Тропе, Канны,