– И какие же занятия вы нашли для себя здесь? – спросила миссис Суонкорт после нескольких замечаний о свадьбе. – Вы ездите верхом, насколько мне известно.

– Да, я езжу верхом. Но не очень много, поскольку папе не по нраву, что я разъезжаю в одиночестве.

– Вы должны иметь сопровождающего.

– И я читаю и немного пишу.

– Вам следует написать роман. Обычный выход из положения для тех, кто недостаточно много участвует в общественной жизни, и способ прожить ее – это написать роман.

– Я и написала его, – отвечала Эльфрида, глядя с подозрением на миссис Суонкорт, словно проверяя, не выставит ли она сейчас себя на посмешище перед последней.

– Вот это дело. Ну, так о чем же он?

– Он о… что ж, это роман о Средневековье.

– Ничего не зная о наших временах, кои знакомы каждому, ты, дабы обезопасить себя, выбрала эпоху, о которой ничего толком не знаешь ни ты, ни другие. Все так, а? Нет, нет, я конечно же не имела это в виду, дорогая.

– Ну, я использовала возможность изучать средневековое искусство и манеры в библиотеке и частном музее усадьбы Энделстоу, и я подумала, что мне стоит испытать себя и попробовать написать об этом роман. Я знаю те времена по старинным преданиям, но меня они интересовали, очень сильно интересовали.

– Когда же он будет опубликован?

– О, никогда, я полагаю.

– Вздор, моя дорогая девочка. Опубликуй его во что бы то ни стало. Все леди делают теперь вещи подобного рода – не ради барыша, как ты понимаешь, а в качестве гарантии их духовной респектабельности в глазах их будущих мужей.

– Великолепная идея для нас, леди.

– Хотя я опасаюсь, что это скорее напоминает грустную уловку, когда хлебы бросали через стены замка для осажденных в нем жителей и тем самым возбуждали в них больше отчаяния, чем давали сытости.

– А вы когда-нибудь пробовали сами что-то написать?

– Нет, годы мои не те, даже для этого.

– Папа говорит, ни один книгоиздатель не согласится опубликовать мою книгу.

– Это мы еще посмотрим. Я даю тебе слово, моя дорогая, что к этому времени в будущем году она уже выйдет из печати.

– Вы в самом деле это устроите? – воскликнула Эльфрида, загоревшись радостью, хотя она все-таки еще грустила из-за мучивших ее сомнений. – Я-то думала, что мозги являются необходимым, если не единственным условием для того, чтобы тебя приняли в литературный мир. Такое простое и неинтересное создание, как я, вскоре снова выставят за дверь.

– О нет, стоит тебе один раз туда попасть, и ты будешь каплей воды внутри горного хрусталя – твой носитель станет превозносить твою обыкновенность.

– Это будет огромное удовлетворение, – пробормотала Эльфрида, и подумала о Стефане, и мысленно пожелала сделать себе огромное состояние на продаже написанных ею романов, и выйти за него да начать с ним жить-поживать да добра наживать.

– А потом мы поедем все вместе в Лондон, а после – в Париж, – сказала миссис Суонкорт. – Я уже говорила об этом с твоим отцом. Но сперва мы все должны переехать в особняк, и мы планируем пожить в Торки[69], пока его будут ремонтировать. Между тем, вместо того чтобы умчаться вдвоем на медовый месяц, мы приехали домой за тобою, и все вместе мы едем в Бат на две-три недели.

Эльфрида на все согласилась с удовольствием, даже радостно; но теперь она ясно понимала, что благодаря этому браку ее отец и она должны навеки порвать с теми близкими связями, узами, коими они готовились связать себя всего несколько недель назад. Теперь и речи не могло быть о том, чтоб открыться отцу и поведать дикую историю ее побега из дому вместе со Стефаном Смитом.

Он все еще прочно царил в ее сердце. Его отсутствие вернуло ему в ее мнении многое от ореола той святости, коя почти что исчезла, пока длилось ее недостойное настроение в том злосчастном путешествии из Лондона. Восхищение очень часто охлаждает чувства, стоит нам только начать близко общаться с предметом своей страсти, особенно если это общение происходит в тех обстоятельствах, коих следует стыдиться. И этот последний опыт послужил чему угодно, но отнюдь не придал блеска Стефану в ее глазах. Сама его доброта, с коей он позволил ей вернуться домой, была обидой, что он ей нанес. Эльфрида же любила в нем, что свойственно ее полу, силу настоящего мужчины, как бы дурно эта сила ни была направлена; и в минуту их критического воссоединения в Лондоне у Стефана был единственный шанс сохранить над нею власть, кою ему доставило его красивое лицо, а вовсе не его способности, и нужно было сделать лишь одно – то, для чего, прежде всего, он был слишком молод, чтобы это предпринять, – нужно было схватить ее за руку да потащить прямо по рельсам к любому алтарю да обвенчаться с нею своею властью. Чувствительным сердцам решительные действия часто видятся бесцельными и порой даже роковыми; однако решительность, какой бы самоубийственной она ни была, несет в себе больше очарования для женщины, чем когда ее возлюбленный снищет самую недвусмысленную славу Квинта Фабия Кунктатора[70].

Как бы там ни было, некоторые неприятные подробности этого происшествия вновь исчезли с глаз, но тем не менее иные свои очарования в ее глазах Стефан так и не получил обратно.

Лондон в октябре – два месяца спустя после описываемых событий.

Особенность гостиницы «Кирка» состоит в том, что она, принимая и выпуская из парадного своих гостей, хоть и смотрит передним фасадом в шумный проезд, где все говорит лишь о богатстве да респектабельности, задним своим фасадом примыкает к сплетенью густонаселенных и убогих переулков, какие в метрополии есть повсюду. Таковы нравственные следствия этого, что, во-первых, те, кто нанимает комнаты в «Кирке», видят широкую картину неприкрашенных людских нравов и развлечений, для чего им достаточно бросить взгляд в окно, выходящее в переулки; а во-вторых, они слышат здравые, хоть и неприятные публичные предостережения: хриплые крики, шаги нетрезвых людей, эхо удара или падения, что исходят от какого-нибудь пьяницы или субъекта, что поколачивает жену, и, если слышно, как он пересекает площадь, затишье тут же кончается. Субъекты такого рода частенько проходят мимо «Кирки», появляясь из укромного местечка в переулке на задах гостиницы, но они никогда здесь не задерживаются.