Не удобно спать на потолке! ─ отрезает Гурко. ─ Решай, что хочешь, но, чтобы через полчаса был у меня. Два раза такие шансы не выпадают. Сейчас откажешься и всё, возможность упущена, жизнь под откос.

Во как, даже жизнь под откос.

─ Я, конечно, не знаю, о ком конкретно вы говорите, была бы какая-то ясность, тогда и…

─ Ты из себя королеву Шантеклера не строй, и царицу полей тоже, ─ продолжает горячиться он, но внезапно осекается, словно случайно показал то, что не хотел, и дальше уже продолжает своим обычным тусклым голосом. ─ Ладно. Решать тебе в конце концов. Жду полчаса и уезжаю.

Ай, раз такое дело повышу ставку. Хотел было утаить от общественности свои зарождающиеся отношения с вождём, но теперь превращу их в козырь. Отношений-то скорее всего никаких не будет, я же не медсестра его, так что просмотром вестерна всё и ограничится.

─ Меня к генсеку срочно затребовали, ─ немного приукрашаю я действительность. ─ Страшно стыдно перед вами, что ставлю вас в неловкое положение, но тут у меня выбора нет.

Повисает пауза.

─ Да, положение неловкое, ─ наконец, холодно говорит Гурко, ─ но раз так, делать нечего. Посмотрим, удастся ли выйти из этой ситуации без потерь для собственного реноме. С учётом открывшихся э-э-э… нюансов.

Непонятно чьё именно реноме он имеет в виду ─ моё или своё…

─ Егор, пора ехать! ─ торопит меня Чурбанов.

─ Ну что же, езжай, ─ недовольно говорит Борис Маркович. ─ Завтра позвонишь.

Интересный он дядя, Гурко этот. Вроде паука, что дёргает за ниточки. Эдик его восьмидесятиюродный родственник. Не кровный, но и не совсем чужой, раз ради него он позвонил Куренкову и попросил притушить пожар с порнухой.

Почему тогда не помог ему в той истории с кляузами? Он ведь мог его и отмазать, и пристроить, как следует и смог бы настоять, чтобы бабу бы его бывшую в ЦК взяли вместо Новицкой. Тут, правда, могут быть варианты. Например, землячка Новицкая ему здесь нужнее в силу своих способностей, или для поддержания репутации человека, помогающего землякам, или для чего-то ещё.

А может, что даже скорее всего, у него уже было запланирована операция по расследованию моей деятельности. Ну, то есть не только моей, а всего нашего куста. Для чего? Думаю, не для того, чтобы всех пересажать и очистить родину от расхитителей. Скорее, по принципу, кто владеет информацией, тот владеет миром. Ну, и баблосом тоже.

А что, шикарно ведь, схватиться за глотку или прямо за изобильное вымя и манипулировать сосцами по своему усмотрению.

─ Юрий Михайлович, ─ спрашиваю я, когда мы подходим к его машине, ─ можете мне про Гурко что-нибудь сказать?

─ А что тебя интересует? ─ удивляется он, останавливаясь.

Игорь стоит чуть в сторонке, а Пашка убегает на площадь, где среди членовозов стоит и наша «Волжанка».

─ Да интересно просто. Место его в пищевой цепочке не самое высокое, а возможностей много.

─ Много, это точно. Я с ним особо не сталкивался, но знаю, аппаратчик он искусный, за ниточки дёргать умеет. Кукловод. А сам в тени всё-время. Ты с ним что, соприкасаешься?

─ Да, соприкасаюсь. Он помогал несколько раз, причём, очень хорошо помогал.

─ Ну, что сказать, будь настороже всё время, просто так он ничего не делает. По крайней мере, так о нём говорят. Давай забирайся в машину. Твои опять за нами поедут?

─ Ну, да. Как я без них-то? Стреляють…

─ Артист ты, Брагин. Я и то без охраны езжу, а ты вон что, круче генсека хочешь быть. Смотри Леониду Ильичу не брякни. На территорию их не пустят, кстати.

─ А где… ваши дамы? ─ скрежещет генсек, останавливаясь перед зятем.

Мы ждём его у входа в дачный кинозал. Он приходит в спортивном костюме, одетый по-домашнему, как и в прошлый раз. Не глава сверхдержавы, а дачник-пенсионер.

─ Где… Галина? ─ спрашивает он и бросает по-детски доверчивый взгляд из-за больших очков.

─ У неё встреча с женщинами-передовиками, Леонид Ильич. Пригласили на новогоднее чаепитие.

─ А твоя… где? ─ неловко поворачивается он ко мне и протягивает руку. ─ Наталья… тоже… э-э-э… на чаепитии?

─ Нет, Леонид Ильич, ─ улыбаюсь я. ─ Она уехала в Новосибирск, в университет. У неё сессия.

─ А… ты почему не на сессии?

─ Я уже сдал. Досрочно.

─ Молодец… умный видать.

Он говорит, кривя верхнюю губу, делая паузы и на южнорусский манер, округляя и смягчая «г».

─ Ну, смотри… Егор, если мне кино твоё не понравится…

─ На него надо особым образом настроиться.

─ Как это? ─ пытливо смотрит он.

─ Ну, там относительно неспешное повествование, фильм длинный, но очень красивый. Напряжённые моменты прямо растягиваются во времени, чтобы можно было насладиться каждым отдельным мигом.

─ Нудный… что ли? ─ спрашивает Брежнев.

─ Но только не для любителей вестернов.

─ Сколько э-э-э… длиться?

─ Около трёх часов.

─ Значит посмотрим половину, ─ кивает он.

─ Леонид Ильич, а как вы всех по именам помните? ─ удивляюсь я. ─ Вокруг вас же столько разных людей.

─ Не всех… ─ отвечает он. ─ Садись, рядом.

Мы заходим в зал и рассаживаемся. Крепкий круглолицый безопасник внимательно меня оглядывает и остаётся, видимо, не слишком довольным, потому что отходит на задний ряд, поджав губы.

─ Плохо, ─ качает головой Брежнев, ─ что без девушек. Я бы… Костю тогда… позвал. Он просился сегодня поговорить, а я… отказал…

Гаснет свет и возникает волшебство. Я этот фильм люблю. Начинаются титры, сделанные, на мой взгляд, просто шикарно и раздаются первые ноты темы. Эннио Морриконе, знаменитая мелодия. Просто бомба, вернее, пушка, тем более что пушка в титрах имеется.

Понять по Ильичу нравится или нет, сложно, он выглядит непроницаемо. Идёт первая сцена. Она неспешная и тягучая, но, ёлки-палки, уже даже она напряжённая. Лица крупным планом, взгляды, мимика. Есть в ней что-то от немого кино, но без гротеска.

Сцена недлинная. Она развивается медленно, медленно, медленно и тут бац! Выстрелы, бьющееся стекло и из салуна вылетает Илай Уоллак со здоровенной костью в руке и с дикой рожей. Дикой и от этого комичной. Ильич чуть вздрагивает. Появляется титр, и голос за кадром сообщает: «Злой».

Генсек легко хлопает меня тыльной стороной ладони и смеётся.

─ Злой! ─ повторяет он сквозь скрипучий смех. ─ Это же Кальвера из «Великолепной семёрки»!

─ Точно!

Ну ладно, начало положено. Комичных моментов в фильме много. Нет, не комичных, а ироничных, и деда Лёня их отлично просекает. Он ворчит, посмеивается и комментирует. Когда героев, выдающих себя за южан, заводят в лагерь северян, экран гаснет и зажигается свет.

─ Что такое? ─ тут же начинает волноваться Брежнев. ─ Почему? Что случилось?

─ Так половина фильма прошла, ─ отвечает его зять. ─ Вы сказали, сегодня полови…

─ Давай, давай, дальше! ─ перебивает его взволнованный дедушка в очках.

Кино тут же продолжается, и мы доходим до самого конца. До финала! Через катарсис, перерождение и чувство глубокого удовлетворения!

— Пошли, — встаёт Ильич и машет рукой. — Поужинаем. Юра, ты его отвезёшь? Или хочешь, здесь оставайся.

— Отвезу, Леонид Ильич.

— Ну, глядите.

— Лёня! — встречает нас Виктория Петровна. — Поздно ведь уже! Разве можно!

— Не… надо, — предостерегающе взмахивает он рукой.

Мы садимся за стол.

— Вика, давай курник.

— Это же на завтра, ты же творог…

— Распорядись, пусть несут. Что мы гостей творогом… э-э-э… кормить будем? И… «Зубровку».

Слово генсека закон, поэтому мы едим курник, а сам Ильич — творог. Разговор сначала крутится вокруг фильма.

— А почему наши взъелись? — медленно, с расстановкой, сопровождая каждое слово кивком головы, поскрипывает он. — Что в нём… такого антисоветского?

— Не знаю, Леонид Ильич. Может быть, героизация бандитов, стремление к наживе. Ведь советский человек изживает в себе все эти рудименты социальной несправедливости.

— Как-как? — переспрашивает он и наливает всем «Зубровку» — Героизация бандитов… Пей.

— Я не пью, — улыбаюсь я.

— Ты что… э-э-э… больной? Юра, ты орден… ему