подходит к столу учительскому и прямо в журнале пару эту, значит, зачёркивает и рисует пятак и расписывается, пишет слово «завуч». И в дневнике ему тоже. Не, ну меня потом с Алёнкой туда, прямо к этому завучу и дёрнули. И давай песочить, а эта упёрлась, говорит, как ты сказала-то, если, говорит, придётся, я снова так поступлю. Ну ему вроде двойки-то перестали ставить после этого.

Все смеются, радуются, хохочут. Находятся в той точке праздника, когда алкоголь только начал действовать, шарахнул в голову зарядом эйфории и ещё не затуманил головы, и не разлился тяжестью. И ещё вся ночь впереди, ешь, пей всласть, радуйся жизни и люби всех.

Приятное чувство и я действительно всех до одного готов любить и прижимать к сердцу. Я смотрю на Наташку, прямо смотрю, открыто, будто картину рассматриваю. И она смотрит, но так, из-под ресниц, будто не смеет глаз поднять.

─ Наташенька, ─ просит мама, ─ я только уселась. Принеси, доченька, голубцы. Егор, помоги Наташе.

Мы заходим на кухню, и она двигает сразу к плите, но я ловлю её за локоть. Она останавливается, оборачивается и смотрит с таким же, наверное, выражением, как тогда, в первом классе, когда получала от родителей за то исправление в журнале.

В первом классе я её не знал. Жалко, конечно, но что же тут поделать. Она ведь тоже знала не меня, а какого-то другого, неведомого мне Егора Брагина…

Я притягиваю её к себе и целую. Сначала нежно, а потом прижимаю её сильнее и целую с ненасытной жадностью. Она отвечает, обхватывает руками и гладит мои плечи, шею и ерошит волосы на затылке. А потом, отпрянув, глубоко вздыхает, словно только что вынырнула с огромной глубины.

Она прикасается кончиками пальцев к своим губам и смотрит мне в глаза. А я смотрю ей в глаза и вижу, как они становятся влажными.

─ Голубцы, ─ шепчет она и улыбается.

─ Давайте, раскладывайте передавайте по кругу! ─ командует мама, принимая из рук Наташки большую фарфоровую салатницу, куда мы выгрузили голубцы из кастрюли. ─ Егор, пюре ещё принеси, под полотенцами там стоит. Вот грузди берите, мы с Андреем сами собирали. В этом году их столько было, тьма, видимо-невидимо. Мы море целое насолили. Так, но вы имейте в виду, у нас там ещё гусь в духовке, оставляйте место!

«Ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-ла-ла», ─ доносится из телевизора.

─ Так, Андрей, скорее наливай шампанское! Егор, сделай громче, сейчас Брежнев выступать будет!

Я прибавляю звук и бросаю взгляд на Наташку. Она кивает и улыбается. Мы будто обмениваемся воспоминаниями о встрече с генсеком. Мировой дед, как бы говорят её глаза. И в них нет ни намёка на юбки, ни одну из которых я не могу пропустить.

На экране появляется Кремль.

─ Внимание, товарищи! ─ говорит невидимый Игорь Кириллов. — Смотрите и слушайте Москву!

Голос эпохи. Торжественно и, чего там, трепетно даже. Он делает долгую паузу, чтобы все мы получше прочувствовали момент.

─ Передаём выступление генерального секретаря ЦК КПСС… председателя президиума Верховного Совета СССР… Леонида… Ильича… Брежнева.

─ Дорогие товарищи! ─ начинает Леонид Ильич. ─ Друзья! Кремлёвские куранты отсчитывают последние минуты 1980 года. Уходящий год вобрал в себя многое: были в нем трудности и огорчения, были и успехи, и радости. Но провожаем мы его с добрым чувством. В год славного ленинского юбилея советские люди поработали самоотверженно и вдохновенно. В этой пятилетке сделан крупный шаг в развитии экономики. Повысилось благосостояние народа. Более 50 миллионов человек справили новоселье.

Охренеть, честно говоря, цифра…

Гена в нетерпении барабанит пальцами по столу. Долго… затягивает генсек свою речь, скорей бы надо, коньяк уж вспенился да шампанское взыграло. Наконец-то, вот они долгожданные куранты, хрустальный перезвон над столом и неведомое счастье, наступившего года!

Союз нерушимый, республик свободных

Сплотила навеки Великая Русь.

Да здравствует созданный волей народов

Единый, могучий Советский Союз…

Ошибочка, не навеки сплотила, совсем не на веки…

На экране появляются юные балерины, танцующие под вальс снежинок, а потом гудят рожки скоморохов и громко поёт Надежда Бабкина. Но на телевизор никто не обращает внимания. Радость, счастье и бурлящая, простая, но такая прекрасная жизнь течёт сейчас здесь, вокруг этого стола в обычной хрущёвке, и никакие Ницца и Антиб, и даже всё золото нибелунгов никогда не перевесят для меня этих мгновений.

И думаю, как бы не сложилось в будущем, этот момент будет одним из тех, куда я буду пытаться вернуться всю оставшуюся жизнь.

Потом дядя Юра берёт электрогитару и так бацает, что все заходятся в приступе восхищения. Мы подпеваем, хлопаем и даже танцуем. Нужно ему эту гитару отдать, пусть человек сам радуется и других радует.

От прогулки я наотрез отказываюсь, чтобы не напрягать парней, дежурящих снаружи, пока я здесь наслаждаюсь семейными радостями. Да и папа не горит особым желанием идти в люди, памятуя, должно быть, о событиях годичной давности.

Я обзваниваю всех своих друзей-товарищей. Звоню Гале с её мужем, Новицкой и Айгюль. А ещё Жоре и Скударнову. Это всё в Москву. Потом заказываю Ташкент и Геленджик — Ферику и Белле. До них не дозваниваюсь. Ещё поздравляю Куренкова. Мне звонит Цвет из столицы, неожиданно — Джемо и ожидаемо — Печёнкин. Ещё звонит Баранов, Юрка Ширяев и Лида с Баксом. В казино сегодня аншлаг, а у меня ночь телефонных разговоров. Наташка поглядывает чуть насторожённо, но прислушиваться, с кем и о чём я говорю не пытается.

Гости расходятся уже под утро.

— Ждём всех на обед! — заявляет мама. — Нужно доедать! Я ведь холодец подать забыла, вот же клава чумовая! И никто даже не напомнил! Убивать надо!

Все смеются. Платоныч с Трыней идут пешком, а вот с Ларисой получается небольшой затык. Живёт она на краю города. В такси, как известно, в этот час не содют, а Хаблюк с обеда вдрабадан. Поэтому, Гена, как истинный рыцарь, хоть и подшофе, приглашает её пройти в апартаменты, что для Наташки оказывается полной неожиданностью. Причём не очень приятной.

Она беспомощно оглядывается, понимая, что варианта у неё только два — остаться на ночь в доме жениха, либо пойти в дом отца. Если она останется у меня, то этим чётко и ясно даст понять, что категорически против поздней любви своего батюшки. Если же пойдёт с ним, то как бы продемонстрирует, что даёт Гене карт-бланш и ничего против Дружкиной не имеет.

То есть, подвесить ситуацию не получится, придётся принять решение немедленно. Она беспомощно смотрит на меня, и я… отправляю её домой.

— Присмотришь за ними, — усмехаюсь я, — а то неизвестно, чем они там…

— Егор! — одёргивает меня мама, — прекращай давай.

Я наклоняюсь к Наташкиному уху.

— Я бы очень хотел, чтобы ты осталась, тогда я пробрался бы ночью к тебе, — шепчу я, — но сделай это ради отца. Он ведь заслужил.

Она вздыхает, но смиряется и даже изображает улыбку.

Не знаю, куда бы я там пробрался и, главное, зачем… Я отрубаюсь моментально, едва коснувшись головой подушки. Сквозь сон поначалу слышу, как родители убирают посуду, смеются и что-то обсуждают, а потом проваливаюсь в чёрное безмолвное ничто.

С Новым Годом, товарищи…

На следующий день проходит медленный обед. Приятная истома, вкусная еда и «Песня-80» прекрасно завершают новогодние празднества. А завтра — на работу, и никаких тебе десяти дней отдыха.

После застолья родители идут на прогулку, Наташка ведёт на улицу Раджа, Трыня уметается с пацанами, а мы с Платонычем пьём кофе в моём исполнении.

— Нормально, не переживай, — усмехается он. — К моим годам и ты варить научишься.

— Очень смешно, — хмыкаю я и даю ему полный отчёт по вчерашнему дню. Он даже за голову хватается.

— Уже выяснили, кто им дал задание?

— Ещё не звонил, — мотаю я головой. — Не хочу выходить из праздничной расслабленности. И знать про этих упырей ничего не желаю. Хочу, чтобы Новый год длился вечно.

— Надоест, — смеётся Большак, отпивая кофе. — Нормальный, вообще-то, неплохой кофе. Надо только самого кофе чуть больше, на пол ложечки буквально, чтобы чуть насыщеннее был. И соли щепотку. Чуть-чуть.

— Ну вот, раскололся, наконец-то. Ещё бы эти, вчерашние раскололись. Снежинский с юнкором. Глубоко они залезли, наверняка без посторонней помощи не обошлось. Кто помогал? Печёнкин? Или из конторы кто? В общем, это завтра. Сегодня даже думать об этом не хочу. Дядя Юра, звякни, пожалуйста в институт, мне же надо как-то сессию сдать да в Москву мчаться. Вон уже благодетель наш