Нам хотелось, чтобы она рассказала о другой любви, но приходилось довольствоваться слетавшим с уст нашей культурной баронессы «обнажаешь всего себя», а после изводиться, лежа вечером под одеялом. Баронесса не была красавицей. И не была молодой. Но она была единственной женщиной, с которой мы общались в решающее для нас время гормональной перестройки жизни.

А значит, она была Женщиной с большой буквы.

«Пора тебе попробовать», – твердил великий Миммо Репетто. А до меня никак не доходило.

Димитрий, вне себя от возбуждения, с напором, не давая баронессе продыху, продолжал давить, неуклюже пытаясь выражаться высокопарно, как она:

– Баронесса, мы с Антонио еще не познали счастья влюбиться, не хочу показаться излишне откровенным, но мы еще не прожили первую ночь любви. Как это бывает? Умоляем вас, расскажите!

Она и бровью не вела. Я уверен, что в душе она покатывалась со смеху. Но высокомерная и холодная, как и предполагал ее статус, далекая от нашего прозаичного мира на тысячи световых лет, она отвечала:

– Спешка познать любовь, мои милые юноши, первейшее свидетельство того, что вы еще от нее далеки. Женщинам неинтересно знать, чем все закончится. Потому что они не хотят, чтобы это заканчивалось.

Она глядела на нас и словно подмигивала. Давая понять, что вообще-то она на нашей стороне. Но мы тогда этого не понимали. В тот раз мы с Димитрием до пяти утра ломали головы над произнесенной баронессой загадочной фразой. Но так ни до чего и не додумались. Женщинам неинтересно знать, чем все закончится, потому что они не хотят, чтобы это заканчивалось. Мозг закипал, воздуха не хватало. Что же она имела в виду? Смысл глубокомысленной сентенции был недоступен таким темным людям, как мы.

Тем не менее.

Иногда она читала вслух газету «Иль Маттино», чтобы нас просветить. А мы, сраженные скукой, мысленно вылетали в окно и отправлялись к чистому морю, которое было видно из длинной анфилады комнат баронессы.

Баронесса считала, что современные квартиры с коридорами – очевидный признак упадка нравов, как и скандальная, но уже повсеместно распространившаяся привычка мужчин появляться на улице без шляпы.

Она из-за этого ночами спать не могла.

А уж если в газете ей попадалась фотография Де Гас-пери или Тольятти[39], дело было совсем плохо. Баронесса выходила из себя, почти визжала:

– Эти прохиндеи возомнили себя хозяевами всех на свете!

И, раз уж она набрала громкость, баронесса не упускала случая кликнуть Марчелло, своего мажордома, которому было семьдесят девять годков. Мощный баритон баронессы легко преодолевал девятнадцать комнат:

– Марчелло, приготовь мне рыбки на ужин!

При этих словах мы с Димитрием, знавшие, что в Неаполе рыбкой называют мужское достоинство, даже не трогая себя, сразу же кончали в трусы. Мы видели двойной смысл во всем, мечтая хоть где-то обнаружить настоящий секс. Мы сходили с ума. Знаю, знаю.

Девственность душила нас, как тесно прижатая подушка.

Марчелло каким-то чудом дотопывал до гостиной, где мы сидели, и всякий раз принимался протестовать:

– Баронесса, здесь холодно. Надо купить обогреватели. Иначе я замерзну и умру.

Она и бровью не вела. И всякий раз терпеливо отвечала:

– Лишь укладываясь на ножи, факир чувствует себя по-настоящему живым. Удобство – удел посредственности.

Потом она переворачивала страницу и натыкалась на фотографию кого-нибудь из Савойской династии. Тут баронесса расплывалась в теплой улыбке. Для ее возраста зубы у нее были отличные. Она заявляла:

– Глянь-ка, Савойя! Ну, наконец. Савойя такие противные. За это я их и люблю.

Потом всякий раз происходило одно и то же. Она внезапно складывала газету. Вперивала взгляд в потолок. Становилась мрачная, как Бетт Дэвис[40], и тихо задавала один и тот же вопрос:

– Слышите велосипеды?

Сексуальное возбуждение мгновенно сменялось страхом. Мы отрицательно мотали головами. Но она не сдавалась:

– Велосипеды. Привидения катаются по крыше на велосипедах. Каждый день, в одно и то же время. Мне страшно. Я одинокая женщина. Неужели вы их не слышите?

Не знаю, было ли это самовнушением или правдой, но тут и мы слышали леденящий душу, непрерывный шум колес и цепей. Велосипеды у нас над головами.

Не знаю, сколько их было, но мы их слышали.

Баронесса, в чьих глазах читался страх, смешанный с детским возбуждением, потому что история с призраками была одной из немногих вещей, спасавших ее от скуки, предлагала:

– Пошли посмотрим!

Мы с Димитрием, еле живые от ужаса, плелись за ней. Она шла впереди по узкой, сырой, темной лестнице с местами обвалившимися ступенями. Лестница пугала нас еще больше, чем призраки, увидь мы их на самом деле. Мы обливались холодным потом и готовы были наложить от страха в штаны, поэтому пялились на задницу баронессы, которая плыла перед нами, – единственное светлое пятно в ситуации, когда на нас в любой момент могли наброситься обезумевшие вампиры.

Когда же мы выходили на залитую солнышком крышу, оказывалось, что все в порядке. Никаких велосипедов. Никаких призраков. Лишь развешенное сушиться белье и бескрайнее море. Только мы успевали с облегчением вздохнуть, как баронесса возвращала нас на землю:

– Ну вот. Я была права. Вон они, призраки.

Несколько раздраженный Димитрий осмеливался возразить:

– Какие еще призраки, баронесса? Вы разве не видите? Там никого нет.

А она в ответ:

– Разумеется. Призраков просто так не увидишь.

Тут я хватался за рациональный аргумент:

– Совершенно согласен, баронесса: призраков не увидишь. Но велосипеды должны быть видны?

Тогда она меняла тему. Потирая предплечья, ставила точку в споре:

– Что-то сегодня холодно. Пойдемте вниз, я хочу выпить чаю. А потом расскажу вам об одной гостинице в Лондоне, которая пригодится для вашего путеводителя.

Мы вновь приходили в возбуждение, надеясь, что наконец-то можно будет повернуть разговор в нужную сторону, а потом попросить денег.

Тогда все было другим. Совсем непохожим на то, что сегодня видишь вокруг. Мы были такими наивными, такими неопытными, куда все это подевалось… Когда я вспоминаю, как мы ходили в гости к баронессе, мне кажется, что это был не я. А человек другой эпохи.

А потом однажды произошло нечто невероятное.