славной коммунистической партией». «Да, там отцу было тяжело и плохо, – говорит сын Девятаева Александр. – Но ему точно так же тяжело было в советской деревне. Только там они еще меньше ели». Михаил Девятаев родился в 1917 году в мордовском селе. Иван Кривоногов, годом старше, вырос в крестьянской семье неподалеку от Горького. Голод 1932–1933 годов, вызванный сплошной коллективизацией, считается одной из самых трагических страниц в истории поволжской деревни. Девятаев, как он рассказывал сыну, первый раз попробовал торт курсантом военного училища, купил его на свою первую стипендию и съел целиком. Кривоногов, судя по его рукописи, впервые попробовал сладости в кафе в Западной Украине, куда попал на пограничную службу.

…Заговорщикам надо было попасть в так называемую «планирен-команду», обслуживающую военный аэродром и маскировавшую самолеты. Девятаева туда сумел перетянуть Соколов, знавший немецкий язык и потому пользовавшийся некоторым доверием у надзирателей. Иногда во время работы ему удавалось получить у конвоиров разрешение сделать маленький костерок прямо в капонире (это п-образный бруствер, поднятый на несколько метров, с маскировочной лентой сверху – своеобразный окоп для самолета), чтобы согреться. Это время Девятаев использовал для того, чтобы получить какие-то представления об устройстве приборной доски немецких самолетов.

В качестве наиболее подходящей машины выбрали двухмоторный «Хейнкель-111», у него постоянно прогревали моторы, а значит, он смог бы взлететь в любой момент. К тому же можно было понаблюдать за тем, как это делается, через переднюю остекленную часть самолета. Как-то Девятаев, убирая снег с капонира, в котором стоял «присмотренный» самолет, наблюдал за прогревавшим мотор немецким летчиком, а тот, заметив, что на него смотрят, демонстративно снял сапог и пальцем ноги запустил второй мотор.

Потом перед беглецами встала задача освободиться от капо – свирепого бригадира по кличке Цыган. «Чтобы выслужиться перед фашистами, он неистово зверствовал над заключенными: избивал, гонял под холодный душ, на работе заставлял бегать бегом, носить непосильные тяжести, – вспоминает Кривоногов. – Нужно было что-то предпринять, чтобы убрать Цыгана из этой команды. И мы придумали». По поручению беглецов «луганский парнишка Валька, по прозвищу Ицик, проныра и мастер на все руки» украл кольцо у эсэсовца и подложил его в карман Цыгана. Остальное – расправа эсэсовцев с капо – было делом техники.

Бригадиром аэродромной команды временно назначили Володю Немченко. До того он работал у «бауэра» (фермера), дважды бежал. Его наградили кличкой – «одноглазый лейтенант». Никаким лейтенантом он не был, а «одноглазым» был, ходил с повязкой. То ли «за побег из лагеря фашисты выбили ему один глаз», то ли «во время бомбежки ему угодил осколок в глаз» – в разное время Кривоногов по-разному об этом рассказывал. «Иногда за то, что он уже покалеченный, немцы его били меньше, чем нас… Ночами мы нередко вели беседы. Он был страшный фантазер, на ходу переделывал любую сказку про «атамана черная стрела» на какого-нибудь другого рыцаря, и он сразу начинал свой рассказ. И мы с удовольствием – хотя и голодные, измученные – слушали его ночами, пока нам не запретит «капо» или «блоковый»…

Последним в план побега посвятили Петра Кутергина. Кривоногов: «Он нам нужен был как физическая сила для убийства часового». Девятаев: «Высокий широкоплечий сибиряк, и сам под стать сибирскому кедру. Я подумал, что такой силач в группе побега очень кстати. Сумеет быстро разделаться с любым фашистом, а то и с двумя!»

«Мы все устроились в одну команду, выгнали поляков и заняли их место» (Кривоногов). Их уже было пятеро, остальные пять членов маскировочной команды ни о чем не подозревали. И того много. «Ждать больше нельзя, – сказал Девятаев Кривоногову, – знают уже пять человек, и кто-нибудь может проговориться».

И еще одно обстоятельство побудило ускорить побег. «Как-то утром Михаил пришел ко мне весь избитый и рассказал следующее: был в лагере некий Костя, здоровенный детина и страшный подхалим. <…> Мне все равно, где родина, – говорил он, – лишь бы были деньги да вино. Михаил дал ему в зубы. Тот закричал. Ворвались эсэсовцы. Михаила били всю ночь, обещая забить до смерти. Его избивали в течение десяти дней. Еще не было случая, чтобы заключенный выдерживал это наказание, которое называлось в лагере: «Десять дней жизни». Но Михаил выдержал. По вечерам он добирался до нашего барака. Здесь мы, чем могли, помогали ему».

На самом деле экзекуция продолжалась шесть дней. «На седьмой день, 8 февраля, – вспоминал Девятаев, – облачность рассеялась, с утра из-за горизонта выплыло яркое, ослепительное солнце, которого мы так долго ждали. – «Сегодня или никогда! – шепнул я друзьям».

Утром 8 февраля

Маскировочную команду, как обычно, вывели на аэродром для расчистки взлетной полосы. Кривоногов: «Михаил тихо сказал мне: “Ванюшка! Пошли Володю Соколова к конвоиру. Пусть скажет, что мастер вчера велел отремонтировать вон тот бункер” (капонир. – Л. С.). <…> Он повел нас очень неохотно к бункеру, подгоняя прикладом. Он досадовал, что оттягивается время его обеда».

У Кривоногова все было готово заранее. «Для нападения на гитлеровцев во время захвата самолета нам нужно было какое-то оружие. Я приспособил себе железную клюшку с кольцом. Носил ее открыто как инструмент, который служил мне, чтобы доставать маскировочную сетку во время ремонта бункера».

В охране Карлсхагена были в основном части ландесшютцена («территориальной обороны»), что-то вроде ополчения. Но не исключено, что их команду сопровождал «вахман СС» из числа специально подготовленных охранников концлагерей.

«Солдат зашел в капонир, привалился к столбу, державшему маскировочную сетку, и начал закуривать. <…> Кровь бросилась мне в голову, застучало в висках. Сейчас должно все решиться. Делая вид, что поправляю маскировку, я зашел сзади конвоира, встал и примерился. Михаил Девятаев стоял в двух-трех метрах и наблюдал за моими движениями. <…>«Начинай!» – моргает он мне. <…>Обеими руками поднимаю клюшку и ударяю конвоира по виску. Он, как сноп, валится на снег. Еще несколько ударов – все… Готов!» После его трех ударов клюшку взял Кутергин и добил охранника.

Убить человека… Кажется, все просто – на войне убивают. Как и многие послевоенные дети, я не раз спрашивал отца-ветерана, сколько он убил немцев. К моему великому удивлению, выяснилось, всего одного – да и тот долго ему снился, не давал покоя, рыжий солдат-немец, оказавшийся вблизи его окопа.

Иван Кривоногов убивал врага своими руками уже не в первый раз. Ровно за три года до того, в феврале 1942 года, в лагере для военнопленных он прикончил лагерного провокатора. «Собрав все силы, я прыгнул на полицая и ударил его кинжалом». Удар и в тот раз был нанесен не совсем точно, потом доносчика добивали, прятали тело…

Вернемся в февраль 45-го. Как я уже говорил,