Пока время раннее.

Библиотека пуста. Помимо этого вот командировочного, ставшего жертвою Мирки, только Бахтутин в углу свои подшивки читает, да черкает чего-то. Но ближе к обеду народец потянется. Проснутся командировочные, да и студенты-вечерники придут, вечера не дожидаясь. Одному сдать, другому взять, третьему найти что-то там да срочно…а уж после шести пойдут и те, кто на дневном учится.

Мучится.

Виктория вздохнула. Руки привычно расставляли книги, успевая ощупать обложку на предмет целостности. Нет, народ в библиотеку ходил большею частью понимающий, воспитанный, и книги портил редко. Но порой случались неприятности.

– Как он тебе? – жарким шепотом поинтересовалась Владимира, сунув в руки стопку книг, которые вполне могла бы и сама расставить. Вот ведь, с самого детства так. Делать она ничего не желает, зато от Виктории требует, чтобы та за двоих работала.

– Командировочный.

– Из Ленинграда, – согласилась Владимира и, развернувшись, помахала рукой. Еще бы поцелуй воздушный послала.

Сердце полоснула ревность.

Почему ей все?

Всегда и все? С родителей начиная. Викторию они, конечно, любили, но Владимиру больше. Мое солнышко… и друзья туда же. Друзей, если разобраться, у Виктории никогда-то и не было. Стоило завязать с кем дружбу, тут же Мирка появлялась, вся такая радостная и беспричинно-счастливая, и вот уже друг становился ее другом.

Подругой.

– И не женат, – она подпрыгивала от радости. – Представляешь? Предложил мне пройтись… встретиться… вечером.

– Поздравляю, – буркнула Виктория, испытывая преогромное желание взять книгу потолще и опустить ее Мирке на макушку.

Ума, может, не прибавится, но прическа точно помнется.

– Не злись. И улыбайся чаще. Тогда и ты кому-нибудь понравишься.

Виктория вздохнула.

Разве в этом дело?

Понравится… да не нравится она этому командировочному, который, может, и вправду не женат и из Ленинграда прибыл – хотя тоже не понятно, зачем ему из Ленинграда в этакую глухомань переться – но все равно Миркой он не очарован. Смотрит… да как мужик, который приключение ищет, и смотрит.

Задурит голову.

Окрутит.

Да и уедет в свой Ленинград. А Виктории потом последствия разгребай. О последствиях-то Мирка никогда не думает. Виктория мысленно себя одернула. Ненужные мысли. Лишние. Не поверит Мирка, даже если ей вот сейчас все, как есть, рассказать. Поэтому лучше книгами заняться. Новинки разобрать. Стенды сменить, потому что осень началась, но пролетит быстро. А где осень, там и Великая октябрьская революция. И значит, выставку надо будет делать. И зал оформить тематически.

Скорректировать планы работы с населением.

Тематику вечерних чтений.

Объявить о встрече читательского клуба и прениях. И прочее, и прочее… и одна она, конечно, справится, но это ведь не справедливо!

– Туфли дашь? – Мирка не унималась.

И глядела не на Викторию, но куда-то в сторону, на стол, выбранный командировочным. И опять же странно. Взял тот, который в глубине зала. Там темень, читать сложно и стол стоит скорее потому, как положено ему там стоять. Но местные предпочитают места у окна, иные и приходят пораньше, чтоб их занять.

– А если не дам?

– Дай, ты же не вредная. Сама подумай, – в глазах Мирки появился тот самый мечтательный туман, который грозил большими проблемами. – Вот влюбится он в меня…

Виктория фыркнула.

Влюбится, как же…

– …женится… увезет в Ленинград… – она зажмурилась и улыбнулась пресчастливо.

– А есть куда везти? – скептически поинтересовалась Виктория. И журналы в руки взяла. Прибыли только вчера, а надо бы зарегистрировать да подшить. «Вокруг света» точно надо подшить, а то ж утянут, и что тогда?

– Не знаю… но он же из Ленинграда!

– И что?

Взывать к разуму сестры было бессмысленно, но и оставить это дело вот так Виктория не могла.

– В Ленинграде тоже не все хорошо живут, – сказала она и нахмурилась еще больше.

– Ты просто злишься, что Свят на тебя внимания не обращает, – Мирка опять все повернула по-своему.

Не обращает.

Поздоровался утром. Откланялся и был таков. Будто с чужою. А она его чаем угощала. И маслом. И… и сегодня он больше отчего-то не казался воплощением ее, Виктории, женской мечты. Напротив, появилось в облике его что-то такое, донельзя раздражающее.

– Ты сама виновата, – Мирка пролистнула журнал, остановившись на статье про Америку. Виктория ее уже прочла и согласилась, что статься очень даже достойная и местами поучительная.

– В чем?

– Посмотри на себя! Вечно в черном, мрачная, никогда не улыбнешься. Попробуй прическу сменить, платье. И разговаривать нормально.

– А я не нормально?

…в Америке угнетали негров и двуипостасных, а еще горнорудные кланы, позабыв про совесть, тянули жилы с трудового народа. И человечество, загнанное в угол кровавыми капиталистами, зрело и готовилось к совершению мировой революции и установлению всеобщего равенства.

– Ты слова сквозь зубы цедишь. Вечно недовольная. Людей отпугиваешь.

– Зато ты привечаешь.

– И что, плохо?

– А хорошо? – Виктория заставила себя сделать глубокий вдох. Была она человеком спокойным, уравновешенным, но вместе с тем, как и любой человек, имела свои слабости.

Сестру вот.

Та же сцепила руки, в глаза заглянула и жалобно этак, детским голосочком, добавила:

– Туфли дай? Которые лодочки.

Виктория махнула рукой:

– Бери.

Все равно ведь возьмет, а так хотя бы с разрешения.

А вот взгляд, которым гражданин из Ленинграда проводил сестрицу, Виктории категорически не понравился. И подвинув к себе формуляр, она сделала то, что делать, наверное, не стоило, но… в конце концов, если он и вправду обыкновенный командировочный, который приключений ищет, это одно.

А если…

Посконников Михаил Валерьянович. Двадцать первого года рождения. Имя обыкновенное, адрес тоже ни о чем не говорит. Но Виктория запомнила.

На всякий случай.

И журнал «Вокруг света» со стойки убрала. Погодят денек, а то ведь Ингвар тоже про Америку читать любит. Подумав, добавила к «Свету» еще и «Работницу», на которую тоже немалая очередь выстроилась. Калерия будет рада и, возможно, не откажет в небольшой просьбе.

Тонечке почти удалось выбраться из квартиры незамеченной, пусть и пришлось сидеть в комнате часа два, дожидаясь, пока разойдутся соседи.