…в его саду довольно укромных мест.

А розы… розы неплохо разлагают органику. Особенно эти, специально выведенные.

– И этому… который заказ принесет, будь добра, передай, что, если кто из наших возьмется посредничать или исполнять… – перед носом Антонины показался палец с полукруглым синюшным ногтем. – Я лично с ним беседу иметь буду. Ясно?

– Д-да, – просипела она, когда вернулась способность говорить.

– Чайку? – предложил Отвертка со всем своим дружелюбием. – А чтоб не маялась, я так скажу… с дивами еще когда договор заключен был. Многим они поспособствовали там, на Севере…

И вновь переменилось лицо.

И Антонина вдруг поняла, что ей оказана величайшая честь, что позволено было заглянуть и за вторую маску, с которой Ефим Петрович свыкся куда сильнее, нежели с первой, и что сам-то он порой и забывать начал, каким был до… революции?

Севера?

– Я… буду присматривать, чтобы их не обидели, – говорить все еще было сложно.

– Вот и молодец, вот и разумница… и если чего там возникнет… проблема какая, то скажешь мне. Придешь и скажешь. Ясно?

– Д-да.

– Хорошо, – Отвертка поднялся и прохромал к шкафчику, двери которого украшали розы, вырезанные из газет и открыток. – На вот, милая, медку. Пасека своя, мед душистый, хороший… не знал, что ты с ними рядышком живешь. Передай вот, возьми на себя труд. Детям мед зело полезен, особенно маленьким.

– Конечно.

Антонина убрала банку в авоську. И вторую тоже.

– А…

– И тебе медок не помешает. А то ишь, исхудала, изнервничалась вся… оно, конечно, работа у нас нелегкая, но и себя беречь надобно, – Петрович погрозил пальцем. – И не забывай дедушку, навещай… приходи вот… а как выходной будет, так и приходи.

– Конечно, – пообещала Антонина, совершенно растерявшись.

Получасом позже она, сердечно попрощавшись с Петровичем, поблагодаривши его за чай и мед, обнявшись даже к величайшему неудовольствию соседки, поспешила на остановку.

А Петрович вернулся к себе.

И присевши на кресло, подвинул пакет. Хмыкнул. Погладил серую бумагу. И вспоров, высыпал на ладонь мелкие, с рисовое зерно, камушки. Прислушался.

Вздохнул.

Что ж, сойдут и такие. Мерзость, конечно, но… слово было дано. А слово – единственное, что осталось у него от той, прежней жизни. Но ничего. Эта посылка последняя. Правда, сей факт отчего-то не приносил успокоения.

Двуипостасный ходил кругами.

А Святослав смотрел на женщину, которая делала вид, что совершенно случайно влезла в дело, которое ее напрямую никак не касалось. И вот как быть?

– Вы понимаете, что это просто-напросто опасно? – тихо поинтересовался он, глядя, как массивная зверюга остановилась на краю поляны.

Шерсть на загривке Ингвара поднялась дыбом, раскрылся венец острых игл, а из глотки донеслось глухое ворчание. От звука этого по спине побежали мурашки, а рука сама собой к револьверу потянулась.

– Но это ведь важно, верно? – тихо поинтересовалась Калерия Ивановна, которая на ворчание никак не отреагировала, а на мужа глядела с улыбкой.

Вот что может вызывать улыбку в этакой-то зверюге?

– Его пытались… допросить.

– Не сомневаюсь, – она присела на потемневший от времени и дождей чурбак. – Но не вышло?

Свят кивнул.

Нет, все-таки… ему случалось работать с двуипостасными. И там, на войне, он всякого повидал, о чем с преогромною охотой забыл бы.

…серые тени почти растворяются в сумерках. Идут легко, и ни звука не доносится до Свята, хотя он все одно слышит, пусть и не треск сучьев под тяжелыми лапами, но предвкушение.

Радость.

Ожидание охоты.

Ингвар описал два круга и остановился, ткнулся оскаленной мордой в ногу супруге.

– Чего? – она спокойно хлопнула его по загривку, и Свят слегка вздрогнул. В другом своем обличье оборотень походил скорее на медведя, чем волка. Разве что довольно-таки длинноного медведя.

Мосластые лапы.

Массивное тело с широкой грудиной. Шея вот короткая, и голова глядится небольшой. Покатый лоб. Вытянутая морда. Зубы острейшие… да он человека пополам перехватит и не заметит.

Шею и живот покрывает плотная темная чешуя, которая прячется под шерстяным покровом. Что-то там Святославу говорили про странное это сочетание чешуи и шерсти, но он не запомнил.

– Здесь неспокойно, – перевела Калерия Ивановна, если и вправду понимала переливчатое это рычание.

…а ведь недаром двуипостасных прежде считали созданиями примитивными. Частенько ведь случается им не сладить с другой своей половиной.

Слишком силен зов природы.

Слишком…

…опасны они, чтобы позволено было селиться вблизи человеческих деревень, не говоря уже о городах с их шумом и суетой. И вот теперь чувствуется, что та, иная половина, зовет Ингвара, требует уйти и подальше от неприятного места, и из города вовсе.

Много запахов.

Следов.

Звуков.

…а если не сладит? Не справится? Святославу матерую тварь не одолеть. Зачарованные пули и те не возьмут. И… не стоит думать о плохом.

– Здесь происходило что-то на редкость дурное.

Двуипостасный коротко рыкнул, и Святу пришлось совершить немалое над собой усилие, чтобы просто остаться на месте. А когда уж оскаленная морда оказалась напротив лица, стало вовсе… нехорошо.

– Не дури, – Калерия Ивановна дернула оборотня за куцее ухо. – Не обращайте внимания, он у меня просто ревнивый.

– П-понимаю, – Свят вымученно улыбнулся. – Но меня интересует дело и только оно.

– Дело, – она погладила жесткую шерсть. – Осень скоро… линять начнет. Носки вам связать?

– Спасибо, но обойдусь.

– Зря. Знаете, какие теплые? У меня, между прочим, на них очередь.

Двуипостасный жалобно заскулил.

– А ты не ной. Хорошо вот, что блох нет. Я поэтому долго и сомневалась, прежде чем замуж идти. Ладно, что он таким вот бегает… даже хорошо… лося завалит и в дом, сплошной прибыток. Когда-нибудь пробовали тушенку из лосятины? Или вот колбасу. Колбаса отменная получается, особенно если подвялить.

Двуипостасный плюхнулся на тощий зад и оказался выше Святослава, что твари, кажется, очень даже понравилось.

– И шерсть опять же… польза. А вот блохи… от блох пользы в хозяйстве никакой.

Зверюга поглядела на супругу с укором.

– Но потом выяснила, что они-то оборачиваются, а блохи нет.