Антонина мысленно хмыкнула. Оно и вправду недалеко, если дорогу знать, но вот человеку постороннему на этой самой дороге, представляющей собою одну тропу из многих, заблудиться проще простого.

– Не слушай ее, детонька, – старик добрался до калитки. – Пойдем, чайку попьем. У меня и медок свой. Передохнешь, а там уж и поедешь. Расписание у меня есть.

– Неудобно как-то, – замялась Тонечка.

– Да дойдет, молодая вон, ногастая, – соседка отступать не собиралась. – Будет тебе еще заминаться…

– Чай много не заминет. А ты, Анька, злая стала. Куда девочку посылаешь? Не сама ли жаловалась давече, что в лесочке неспокойно стало? – он и клюкой взмахнул. – А вдруг чего случится?

– Ой, Петрович, тебе бы…

– Мне бы… – проворчал дед, калитку отворяя. – Заходи и не думай. Никуда-то тебя я не пущу!

И клюкой своей о дорожку стукнул для пущей серьезности. Тонечка и вошла, как была, бочком. Потупилась. В сумочку свою вцепилась обеими руками.

– …не захочет, ничего-то… – соседка продолжала ворчать, но больше для порядка.

– Иди в дом, милая.

В доме пахло розами и медом. Цветы эти, кажется, заняли все свободное пространство. Они поселились на обивке старого дивана, на полотняных шторках, отделявших кухоньку от комнаты, на покрывалах и наволочках. Они забрались под рамы, тесня старые выцветшие фото. И в обилии этих цветов Антонине стало… не по себе.

– Привезла? – сухо поинтересовался дед, теряя всякую умильность. Спина его распрямилась, плечи раздались, и стало очевидно, что вовсе не так уж стар Ефим Петрович, более известный в узких кругах, как Отвертка.

– Да, – Антонина тоже скинула маску, причем с немалым облегчением.

И Отвертка понял.

Хмыкнул.

– Баили, что хороша у Лисы дочка, но не думал, что настолько… жаль, что с маменькою так оно вышло.

– Жаль, – сухо ответила Антонина, в обычном своем обличье счастливо свободная от ненужных эмоций.

Пакет она положила на стол и благоразумно убрала руки, чем заработала еще один одобрительный кивок. А ведь верный человечек – настолько, насколько вообще можно говорить о верности среди воровского отребья – шепнул, что к Антонине приглядываются, и потому нужно себя держать.

Она и держала.

Всегда.

– Не интересно, что там?

– Интересно, – Антонина сумела выдержать взгляд и поморщилась слегка, ибо использовал старик силу, а значит, верно поговаривали, будто Отвертка вовсе не так прост, каким пытается казаться. Находились и те, кто утверждал, будто он и вовсе маг из числа первых, из тех, кому места в новом мире не нашлось. Вот сам и нашел.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо, что не врешь… не лезла?

– Нет.

– Сумела, стало быть, любопытство смирить? Пойдем-ка и вправду чайку попьем. Сам травы собираю.

И усмехнулся так, что по спине мурашки побежали, и подумалось, что травы, они всякими быть могут, и что многое сотворить способны, что с человеком, что…

Печурка тоже была расписана розами, как и старенькие чашки. Антонине досталась сколотая, с трещиной по ручке. А к ней блюдце с медом.

– Ну, рассказывай.

Пакет Отвертка прихватил с собой, поставил между банкой с медом и другой, в которой подернулось уже пленочкой прошлогоднее варенье.

– Что именно рассказывать?

– Все. Что видела. Кого встретила. Что необычного случилось… или обычного. Говори, девонька, и чай пей, хороший чай. И вареньица попробуй… а и красавица… но говори-говори…

Этот голос теперь окутывал, морочил, не оставляя надежды утаить хоть что-то. И Антонина заговорила. Говорила она, пожалуй, долго, понимая, что устала говорить, но и замолчать не способна. А Отвертка слушал.

Про странного парня, который явно поджидал именно Тонечку и для нее подготовлен был.

Про нового соседа, что взял и открыл ведьмино жилье, куда Антонина пыталась трижды проникнуть, но лишь проклятье заработала. А он будто и не ощутил преграды, и стало быть, ведьма ждала.

Про свои ощущения.

Про желание снова город сменить. Про диву и ее отродье.

Заказ, о котором Антонине намекнули, но ничего-то конкретного пока сказано не было. Однако и намека хватило, чтобы насторожиться.

Очнулась она, когда во рту стало совсем уж сухо.

– Молодец, – сказал Отвертка, подвигая кружку. – Выпей, а то ж остыл.

Чай оказался кисловатым, травяно-душистым и выпила его Антонина до капли. Отвертка не мешал. Сидел, перебирал четки и глядел перед собою, о чем-то думая.

Антонина не мешала.

– Вот что… – он потер щетинистый подбородок. – Девка ты и вправду толковая, а потому решай. Захочешь уйти? Своим людям всегда помочь рады… такие везде нужны. Сама подумай, куда податься… Казань вот хороший город. А может, Дзержинск?

– Не Москва?

– В Москву охота? Там тебе не понравится. Шумный, суетливый городишко, в котором дела не делаются. Слишком уж там… людно, – и усмехнулся этак, нехорошо, кривовато. – Но если желание есть…

– Нет, – Антонина покачала головой. Не доросла она еще до того, чтобы собственные желания иметь. – Вы решайте, где я больше пользы принесу.

– Говорю ж, толковая… но вот переехать, оно всегда недолго. Только надо ли теперь?

И поглядел опять этак, выжидающе.

– Что именно делать?

– Сидеть тихо. Работу свою работать. В рейс когда?

– Завтра.

– Вот и поедешь. А там вернешься. И пускай эта твоя дурочка крутится, а ты подмечай, что да как… там оно и видно будет, во что вы вляпались.

Антонина склонила голову.

Не ей с Отверткой спорить.

– С нашими пакетами пока погодишь. По мелочи там бери, мыльце, духи, что там еще таскают?

– Надо ли? – позволила себе усомниться Антонина.

– Надо. Другие таскают, а ты не будешь? Это, дорогая, куда как… – он щелкнул пальцами. – Подозрительнее. Нет, не стоит выделяться. А коль прихватят по мелочи, так и рады будут, и отвалятся… заодно поймешь, чего там затевается. Что же дела твоего…

Четки щелкнули.

– Заказ, конечно, это хорошо, но если и вправду предложат, откажешься.

– Но…

На деньги намекали весьма немалые.

– Откажешься, – жестко повторил Отвертка и так глянул, что Антонина голову в плечи втянула. – Не нам дивный народ трогать.

– Да там…

– Цыц! – он не повысил тона, но Антанина сразу пожалела, что осмелилась возразить. Ее накрыло волной чужой силы. Придавило. Лишило возможности двигаться и дышать. И она вдруг поняла, что если где-то в глубине души у нее еще останутся сомнения, что если этот вот человек догадается про эти сомнения, то…