Положение Паткуля в России целиком зависело от благосклонности царя, но политический формат этой личности не позволяет сравнивать его с авантюристом Магнусом. Скорее он стоит в одном ряду с такими своими современниками, как барон Герц[186] и кардинал Альберони[187]. Однако утверждение о том, что Паткуль сложил голову в борьбе за независимость Лифляндии, является вымыслом. После неудачного исхода процесса в Стокгольме его нельзя считать и адвокатом, действовавшим в интересах лифляндского земельного права. Во времена, характеризовавшиеся процветанием беззастенчивой рутины, он скорее олицетворял собой живое воплощение независимости и чувства собственного достоинства в политике, исторически свойственные представителям его сословия.

Когда Карл XII вошел со своими войсками в Польшу, то в Лифляндии началась малая война между небольшими, зачастую состоявшими из местных жителей подразделениями и ведомыми военачальником Борисом Шереметевым русскими, принесшими в край одни страдания в связи с тем, что русские придерживались тактики планомерного опустошения земель для разрушения базы неприятельской армии, и поэтому вне крепостей все подвергалось огню.

До нас дошли посылавшиеся царю донесения, которые, несмотря на очевидное преувеличение, все же свидетельствуют о творимых русскими бесчинствах: «Все опустошено. Все замки разрушены. Кроме Пернау и Реваля, населенные пункты лежат в руинах. Осталось также несколько одиночных хозяйственных дворов у моря, а так от Реваля до Риги все вырвано с корнем: от деревень остались только обозначения на картах. О степени разорения могут рассказать пленные – настоятели монастырей и аристократы, помещики и представители знати. Не осталось никого, кто не испытал бы этого на себе. Что мне делать с захваченной добычей?» А вот еще одно донесение, написанное несколько ранее: «Мы захватили много скота и эстов. Корову теперь можно приобрести за три алтына, овцу – за две деньги, маленькие дети идут за одну деньгу, постарше – за гривну, четверых покупают за один алтын». Неудивительно, что творимые русскими разрушения и совсем не христианское обращение с жителями края способствовали оживлению в умах лифляндцев старого образа московитов как диких варваров.

Тем временем удача на полях сражений поменяла своего хозяина – в 1704 году русские вынудили капитулировать Дорпат, взяли Нарву и прошли по прибалтийским землям, сея смерть и опустошение. При этом оба города имели тогда для Петра Великого большое стратегическое значение – они осуществляли защиту основанного им в 1703 году Санкт-Петербурга. В мае 1707 года русское правительство насильственно перевело в Москву половину всех дорпатских ремесленников и нескольких купцов вместе с их семьями, чтобы те передали России свои специальные знания и умения. В феврале же 1708 года, исходя из все тех же военно-стратегических соображений, русские переселили всех жителей Дорпата и Нарвы вглубь России – в Вологду, Устюг и Казань, а в июле город Дорпат был разрушен.

Решающее сражение состоялось в 1709 году под Полтавой, где определились не только исход войны и закат шведского могущества, но и подъем России, а также дальнейшая судьба Прибалтики – здесь Петр приказал выступать на Ригу.

После полугодичной осады и десятидневного непрерывного обстрела, когда в городе начали свирепствовать эпидемии и наступил голод, 4 июля 1710 года Рига сдалась. В тот же день, когда шведский гарнизон почетно капитулировал, лифляндское дворянство, город и его жители подписали с Шереметьевым акт о капитуляции и договор о своем подчинении, который и определил особое положение Лифляндии и Риги в Российской империи. Проведенные шведами конфискации были отменены, а система сословных учреждений дворянства восстановлена. Еще же через десять дней ландмаршал Райнхольд фон Тизенгаузен и 90 других представителей дворянства принесли присягу на верность русскому царю.

Это решение было очень непростым, ведь их предки смотрели на русских как на кровных врагов. И здесь поневоле возникает вопрос: являлось ли такое отречением от древнего предназначения перевертыванием смысла всех происходивших до той поры исторических событий? Здесь стоит сказать, что жители изголодавшейся Риги, на которую обрушилась бубонная чума с ее смрадом, страданием и ужасами, хорошо осознавали важность того исторического момента, что нашло свое отражение в знаменательной преамбуле к договору о подчинении дворянства новому государю.

Примеру Риги и лифляндского дворянства 12 августа последовали жители Пернау, а 29 сентября и Реваля. Причем в Ревале к городскому совету присоединились и эстляндские дворяне, тоже принявшие присягу на основе акта о капитуляции.

Добровольное подчинение прибалтийцев предохранило царя от вынашивания шведами планов об обратном завоевании и отмело основания для притязаний Польши, которые она имела на Лифляндию после подписания союзных договоров. Путем великодушных договоров и их подтверждения в девятом и десятом пунктах Ништадтского мирного договора от 1721 года, что закрепило их в международно-правовом отношении, царю удалось привлечь на свою сторону дворянство и бюргерство, а через некоторое время и всех жителей края, которые благодаря своей автономии в управлении, корпоративности и образовательным возможностям смогли поддержать реформаторские планы Петра I. С другой стороны, теперь уже царю пришлось позаботиться о прибалтийцах, чьи ряды сильно поредели в ходе войны и эпидемий. Занялся он и подъемом потенциала новых провинций, чтобы его можно было использовать в военном отношении. Под страхом лишения имущества лифляндцы и эстляндцы обязывались покинуть шведскую службу и присягнуть царю. Для тех же, кто не желал принимать такую присягу, согласно Ништадтскому мирному договору было предоставлено время для ликвидации своего имущества[188].

Под превосходящим давлением соседей в 1561 году прибалтийцы потеряли не только свою принадлежность к Священной Римской империи германской нации, но и государственную целостность, которую ранее рыцарский орден придал старой Лифляндии. В то же время государственная раздробленность, включение прибалтийских территорий в состав различных враждебных друг другу стран не смогли разорвать существовавшие внутренние связи между разделенными областями. Это в полной мере относится и к территории старой Лифляндии, получившей свою форму государственности и особенную, только ей свойственную среду обитания, ведь Курляндское герцогство с собственным германским герцогом, своими немецкими сословиями и органами власти, крестьянством из числа леттов и ставшим провинциальным после присоединения к Польше местным еврейством стало представлять собой в высшей степени самобытное политическое образование.