Шаманы редко меряются силушкой на кулаках. Им это не нужно. Обычно они наблюдают, как это делают другие. Мне это никогда не нравилось, то ли дело собственноручно вцепиться когтями в рожу.

Белоснежный зверь, который еще недавно был Назаром, припал на передние лапы, рык сотрясал звериное тело охранника. Я ощущала его присутствие с самого детства. Всегда знала, что он стоит за моим плечом, даже когда мы были так далеки, как северный полюс и южный. Знала, что стоит только позвать, и он придет. И именно поэтому не звала. Ни у одного человека не должно быть такой власти над другим.

Звери появились вновь, Макс вновь качнул ножом. Атака теней, разворот медведя, удар корпусом, кот вцепился в медвежью лапу. Рев боли, рев торжества…

Сколько Назар сможет не подпускать ко мне мертвых? Неуязвимых духов, что будут отращивать новый набор клыков и когтей после каждого удара? Ответ прост – пока он жив. Но если охранник упадет…

Нет! Этого не будет. Потому что я этого не хочу. Лучше уж сразу Максу рожу расцарапать, правда, вряд ли он будет спокойно стоять, да и разные у нас весовые категории. Словно поняв, о чем я думаю, бывший бармен перевел взгляд с Назара на меня. По виску парня скатилась капля пота. Повинуясь его движению, духи тоже повернули морды.

Мы замерли на одно растянутое до бесконечности мгновение, так похожее на патоку, словно кто-то потянул за нить времени, заставляя ее свернуться. Возможно, так оно и было, Макса учили куда лучше меня. Но, как сказал Назар, шаман становится уязвим, когда что-то случается, когда он расстроен, когда испытывает боль, когда мир идет волнами, когда духи не желают чувствовать тоже самое, что и призвавший их, и больше всего на свете хотят разорвать связь.

Это не уравнивало нас, но делало уязвимыми. Его ярость и мое невежество. Его воля против моей. Мальчишка, который хотел отобрать чужое, и девчонка, которая очень хотела жить как обычный человек. Просто жить и ничего более. Что победит – жажда жизни или жажда наживы? Макс с трудом удерживал своих духов, своих пленников, что готовились атаковать снова. Вот только он еще кое-чего не учел.

– Это моя земля, – тихо произнесла я. – А на моей земле нет и не будет пленников. Это место не тюрьма, пусть мне и потребовалось много времени, чтобы понять это.

Я сжала жезл, чувствуя предательскую слабость в коленях, чувствуя, как дрожат слои мира вокруг нас. И я сосредоточилась на этой дрожи, не на шамане напротив, а на мире. А потом горизонтально провела рукой, совсем как тогда у реки. Повторила жест Назара, когда он моей рукой перерезал нить, связывающую дух девушки с первым слоем мира. Черт, он не был шаманом, не мог управлять духами, но знал, как это делается. Он всегда был усидчивее меня и любознательнее. Тогда он направлял, я следовала, он даже заставил меня почувствовать нож, которого у меня не было, который остался лежать в ящике старого комода, а сейчас у меня никак не выходило снова ощутить его вес в ладони. Но я ощущала, кое-что другое… И этого хватило. Сейчас я сделала все сама, без всякой помощи. Наверное, потому, что очень хотела отпустить этих духов.

– Вы свободны, – выдохнула я.

Нити лопнули с громким, ударившим по ушам звуком. Жезл с головой собаки рассыпался в труху. Только что мои пальцы сжимались на теплом дереве, а спустя секунду в руке была пустота. Жезл это не нож шамана, жезл – это молния, петарда с одним зарядом, израсходовав который, вы останетесь ни с чем. Я осталась с пустыми руками против Макса с ножом. Вечно у меня так…

Я опустила ладони и почувствовала легкое прикосновение к пальцам. Повернула голову и увидела собаку, ту самую светло-бежевую с хвостом-колечком. И совсем как тогда на тропе зверь подсунул лобастую башку под мою руку, напрашиваясь на ласку. Кот, который больше не напоминал чудовище из фильма ужасов, потерся об ногу. Я слышала тяжелое дыхание Назара, слышала тихий стон Макса.

Со стороны мы походили на трех наркоманов, словивших приход прямо посреди аллеи, и теперь стояли, раскачиваясь. Это вам не схватка на топорах из героического фильма. Это обычное сумасшествие.

– Ненавижу, – в третий раз повторил Макс и в третий раз поднял нож. Я ощутила, как разом собрался Назар, но бывший бармен и не думал нападать. Кажется, он начал понимать, что проиграл. Он проиграл даже раньше, чем начал эту схватку. Любой, кто начинает драться, в проигрыше – это правило я запомнила навсегда. Потому что меня научил ему отец, а у меня не так много воспоминаний о нем. Память – это все, что мне осталось. И еще расколотый деревянный кулон на веревочке.

Макс проиграл и теперь больше всего хотел, чтобы проиграли и мы. Он проговорил-пропел что-то лирическое, почти знакомое, словно колыбельную, что слышал в детстве, от которой в памяти остался только мотив и ничего более. А потом бросил взгляд на лежащую на земле Анфису и провел костяным лезвием по своей груди, разрезая футболку и кожу. Всего лишь царапнул, пуская новую кровь, но Макс вдруг осел на землю, как смертельно раненый.

– Нет! – закричал Назар. Тот Назар, что все еще был человеком, что оставался на первом слое.

– Да, – прошептал бывший бармен и его глаза остекленели.

Шаман может уйти по-разному. Может умереть от старости, от болезни, от кирпича на голову, тут мы мало чем отличаемся от остальных людей. Но еще шаман может уйти так. Он ведь не только инструмент общения с духами, он может стать для них дверью, прямым ходом, прорубленным среди распадающегося на слои мира. От одного слоя к другому, словно посадочный рукав в аэропорту, только вместо улыбающейся стюардессы псих с ножом. И цена такого «открытия» – жизнь.

Если найдется достаточно спятивший шаман, если этот ход будет открыт, в наш мир войдут мертвые. Бесчисленное множество мертвецов, имя которым «легион». Ага, такой небольшой зомби-апокалипсис на территории отеля «Медвежий угол».

Не все духи когда-то жили, не все они умирали, не все хорошие и не все плохие, но пройти мимо открытой двери не сможет ни один. И только предки знают, что они тут натворят. Особенно когда на их пути стоят всего лишь шаман-недоучка и оборотень-охранник.

Макс, что же ты натворил?

Я снова услышала медвежий рык, а спустя одну секунду на третьем слое вскипела тьма и ринулась сквозь прореху, что проделал Макс в своем теле. Назар прыгнул вперед, в очередной раз загораживая меня собой. Шерсть на загривке стояла дыбом. Медведь сбил первого духа лапой, второму вцепился зубами в… Не знаю даже, во что.

Но все это было бесполезно, это словно заделывать брешь в плотине жевательной резинкой. Мы оба это понимали.

– Беги, Ринка! – закричал Назар, и голос человека с первого слоя мира слился с рычанием медведя на втором. На него налетел новый сгусток тьмы.

Знаете, один раз за этот долгий вечер я уже отказалась от бегства и не видела смысла менять решение. Я опустилась на землю и коснулась исцарапанными ладонями плитки, которой была вымощена дорожка.

– Прошу защиты, – прошептала я, ударяя ладонью по камню и размазывая по нему кровь. – Прошу защиты, – повторила я на другом языке, старом и давно забытом. Он звучал так же напевно, как и последние слова Макса. – Помоги дочери земли этой, помоги ради жизни, помоги ради смерти.