Шуйский, преданно осуществляя покровительство своим братьям, ставил их от случая к случаю воеводами. Бояре, воинские начальники и простые стрельцы только плевались от бессильной злости и ругали царских братьев втихомолку тупыми баранами. Однако кровного единения князей Шуйских никакое разумное обсуждение не касалось. Это был спаянный клан, жаждущий престола.

Мороз усиливался, метель мела, не переставая. Зима сковала реки и озера, завалила снегом поля и дороги. Однако сухопарый старик в шапке Мономаха, скребя с досады редкую бороду, слал воевод с окоченевшими полками к неприступной Калуге.

Последнее, с усилием собранное, войско под началом первого думского боярина Мстиславского, при помощи прославивших себя конников и пушкарей Скопина-Шуйского и с пехотой князя Татева, остервенело рвалось к воротам Калуги. Пушки ревели с утра до ночи, бойцы царского войска упорно лезли на стены. Но Болотников отбил приступы и этих воевод. Так же неудачны были попытки захватить Венев и Тулу, где все население – от начальников и дворян до знаменитых кузнецов – не желало целовать крест царю Василию Шуйскому.

Правда, боярин Иван Романов и князь Мезецкий сумели перехватить подходящее на помощь Болотникову войско князя Мосальского. Жестокое сражение в свистящих вихрях метели закончилось жутким и трагическим эпизодом. Окруженный царскими войсками Мосальский бился во главе своих смельчаков, знавших, что в случае плена им нечего ожидать, кроме казни. Внезапно, рубившийся в гуще боя князь Мосальский пал, убитый случайной пулей. Тогда его пушкари и стрельцы, отстреливаясь уже без всякой надежды, уселись на пороховые бочки и подожгли фитили. Раздались слитные взрывы пороховых бочек, куски человеческих тел и части обозных коней взлетели в воздух. В клубах черного дыма и потоках крови погибло войско Мосальского, которого напрасно дожидался Болотников в осажденной Калуге.

За перехваченным свинцовыми полосами, замерзшим оконным стеклом падал снег, и светила сквозь клубящиеся тучи луна. Царь Василий Шуйский сидел на ковровой скамье у нагретой израсцовой печи. Он думал о тех немногих успешных воинских делах, которые удались его воеводам. Радовали вести, что взят Арзамас, присягнувший ранее Лжедимитрию. Нижний Новгород освобожден от осады восставших смердов, волжских разбойников и мордовских старшин, которых повесили его воеводы.

Но царь счел нужным совершить какие-то дополнительные меры, чтобы подействовать на сознание «черного» народа. Тем более, что общее положение в царстве было далеко не благоприятным, ибо все южные области упорно стояли за Самозванца, наивно дожидаясь его прибытия.

Но ведь, по приказанию Лжедимитрия и под тайным руководством самого Шуйского да Василия Голицына, убита семья Годунова. Значит, всю вину нужно свалить на расстригу Гришку Отрепьева и в какой-то степени поднять в умах простонародья самого царя Бориса, царицу Марию и сына их Федора как помазанников, как царственных мучеников. Это нужно, если часть черни не верит, что Самозванец мертв, а верит, что он спасся, и готова воевать за нового проходимца, назвавшегося его именем.

Была затеяна необычная скорбная церемония. Из далекого монастыря привезена инокиня Ольга (она же бывшая царевна Ксения). Вынули из гробницы Варсонофьевского монастыря гробы Бориса, удушенной жены его и сына, погибшего тою же смертью. После торжественной панихиды доставлены гробы в Кремль. Везли их в повозках на высоких колесах. Гробы, крытые черным бархатом, кропило из золоченых кадильниц одетое в черное облачение духовенство – архиепископ Пафнутий и иереи Архангельского собора.

Инокиня же Ольга в черной рясе и монашеском клобуке, поддерживаемая с двух сторон монахинями-постницами престарелых лет, ломая руки и проливая потоки слез, вопияла безутешно об отце своем, о матери своей и юном брате Федоре, погибших из-за жестокости Самозванца. Повозки с гробами Годуновых везли медленно, каждую по четыре вороных лошади. А в Кремле вышли им навстречу сам царь с боярами и почетным караулом стрельцов.

Царь и бояре скорбели о злодеянии, совершенном Самозванцем и еретиком Гришкой. И Шуйский даже смахнул слезу над прахом предшествующего ему царя Руси, заклятого своего врага.

После перезахоронения Годуновых (Ксению-то снова увезли в далекий северный монастырь), царь приехал неожиданно в гости к брату Дмитрию Ивановичу.

– Наконец-то, – хыкнул обрадованно Дмитрий, – дорогу нашел к родне, государь всея Руси. Сейчас пир закачу для старшого братца.

– Не время, Митя, – отказался Василий Иванович. – Позови-ка мне свою Катерину Григорьевну. Дело есть.

– Ишь ты, – удивился Дмитрий Шуйский, – ну, как прикажешь. Опять дело… когда же заживем-то без забот?

– Всех ее девок прочь, а сам постой у дверей, чтобы никто, не дай бог, нас не услышал. Она тебе потом сама расскажет, в чем суть.

Вошла сухощавая, в темное одетая женщина с уже увядшим лицом и пристальными, неприятно настороженными глазами.

Женой Дмитрия Ивановича Шуйского была дочь Малюты Скуратова-Бельского, самого приближенного человека Ивана Васильевича Грозного, его «недреманного ока», следователя по особым делам, мастера пыток и казней. Ходили слухи, что он владел (как многие интриганы и вообще темные личности той эпохи) особыми познаниями во всевозможных тайных снадобьях, особенно одурманивающих и отравляющих. Это была наука, отправившая в мир иной не одну тысячу известнейших людей в Европе и на Руси, на христианском Западе и мусульманском Востоке.

Вот к такой мастерице в составлении зелий и обратился царь Василий Шуйский.

Выслушав его просьбу, Катерина Григорьевна удалилась ненадолго. Покапавшись в своих шкатулках и склянках, она вынесла деверю крошечный сверточек в бересте.

– Для кого подарок, государь, коль не запретно слышать?

– Тебе не запретно. Для воеводы неизвестного «Димитрия Ивановича», для Болотникова.

– Трудно будет ему подарок доставить. Его воры, чай, как свой глаз берегут. Да и Болотников небось сам не дурак.

– Оно так, но все же время-то счас боевое, баломутное. Тут можно и попытаться.

– Кого посылаешь?

– Немца Каспара Фидлера. Он крещен в православие. Хорошо знает сыскное дело, по-нашему сильно грамотен. Сам же мне задумку сию предложил. Я согласился, потому как нашим такого дела никогда не доверю. Наш либо продаст, обозлившись с чего-нибудь, либо проболтается спьяну. А немцы за деньги все честно делают, у них тут разумение твердое. Я ему хорошее награждение пообещал.

– Да, тут ты прав, государь. Немец надежнее.

– А в чем ему это лекарство предложить?

– В чем угодно: и пиво хорошо, и вино, и просто вода.

Когда Фидлер получил особое средство для Болотникова, он после крестоцелования обязался перед царем особой клятвой. Преклонив колени, Каспар произнес торжественно:

– Во имя пресвятой и преславной Троицы я даю сию клятву в том, что хочу изгубить ядом Ивана Болотникова. Если же обману моего государя, то да лишит меня Господь навсегда участия в небесном блаженстве, да отрешит меня навеки Иисус Христос, да не будет подкреплять душу мою благодать Святаго Духа, да покинут меня все ангелы, да овладеет телом и душою моею дьявол. Я сдержу свое слово и этим ядом погублю Ивана Болотникова, уповая на помощь Божию.