– Кому ты доверился, Иван Исаевич? – упрекал он Болотникова. – Надо было опасаться предательства. Ухо востро держать… эх! Проворонили…

– Поди их разбери, – отвечал почерневший от огорчения воевода «Димитрия Ивановича». – Пришли рязанцы, сказали, что будут драться за хорошего царя против плохого Шуйского. Да вот в самую нужную пору – бросили, переметнулись. Ничего, мы здесь хорошо окопались, укрепления надежные сделали. Отобьемся. Дождемся подмоги от Шаховского-князя, а то, может, и от… польского короля. Тогда поговорим с московским боярством по-другому. Еще вдругорядь попытаемся, соберемся.

Однако Скопин-Шуйский не собирался давать Болотникову передышки. Он подтянул пушки и мортиры к Коломенскому и приказал стрелять до тех пор, пока, как он выразился, «воры не побегут, как тараканы за печь». С невольным уважением смотрели опытные московские начальники стрелецких войск и смелые предводители рязанского ополчения на этого двадцатилетнего воеводу, поражавшего их спокойствием и умением точно спланировать действия всех родов войск: конницы, пехоты и «снаряда» – пушечных команд.

Трое суток пушки били по Коломенскому, не давая осажденным ни единой передышки. Сам Болотников оказался раненым, хоть и находился в избе, – отлетела из развороченной стены щепа, чуть глаз не выбила.

Обезумевшие от страха степные казачьи кони, не знающие почти пушечной стрельбы, срывались с коновязей. Перескакивая через изгороди и рогатки, уносились в заснеженное поле. Некоторых с удовольствием отлавливали конники Скопина.

Много изб горело, в сараях полыхало сено и необмолоченные снопы. Стонали и кричали раненые. Женщины и дети из местных крестьян плакали и молились, прячась в церквах. Заруцкий уговаривал Болотникова покинуть Коломенское и отступать на юг.

– Куда отступать? – спросил сердито Болотников.

– Лучше всего на Калугу, – ответил молодой атаман. – Москалей там нема, а дивчат красивых много.

– Ну да, как тебя увидят на лихом коне, так все сбегутся, – усмехнулся воевода «Димитрия Ивановича». – Раз такое дело, ночью тронемся. Днем уйти не дадут.

Наутро князю Скопину-Шуйскому доложили, что воры бежали из Коломенского – скорее всего, на полудень.

– Все конные полки вдогонку, – приказал Скопин. – Кто будет сопротивляться, рубить без пощады. Бросивших оружие взять в полон.

Через Серпуховские ворота конные и пешие полки вступили в Москву. Князь-воевода Михайла Скопин-Шуйский ехал на вороном высоком коне в золоченой сбруе, окруженный начальниками стрелецких полков. Над ним торжественно держали на лакированном древке хоругвь воинской победы – образ Спаса Нерукотворного. Звучали трубы, трезвонили церковные колокола.

Москва, измученная голодом (подвозу хлеба и другой снеди долго мешали воровские отряды), встречала победителей с радостью, надеждой на улучшение жизни, но и с сомнением.

– Уж теперь бояре совсем руки распустят супротив мизинного народа, – роптали многие, так и не смирившиеся с убийством боярами Самозванца и захватом трона зловредным стариком Шуйским. – Подати еще подымут, цены на съестное вздыбят, кругом только и рыскать будут сыскные ярыги да каты с плетьми… Ходи оглядывайся…

– Не допустили доброго царя Митрия Иваныча до отцовского наследства. Какого-то мертвеца с харей, дудкой и волынкой на Лобное подкинули – мудровать, народ путать. А потом закопали при дороге… Мало показалось, так обрат откопали, сожгли, аки падаль, да прахом из пушки стрельнули… И што жа? Вон дружины его, царя-то настоящего, чуть в Москву не вошли. Говорят, токмо из-за измены племяннику Шуйского удалося пока отбиться. Ладно, поглядим, чо дальше будет. Што Христос даст, чем наградит нас за муки мученические, да накажет за грехи наши тяжкие.

Отступивший из-под Коломенского Болотников подошел к Серпухову, собрал мир на площади и спросил, есть ли у них столько съестного, чтобы целый год кормить и себя и войско? Если есть съестные припасы, то он останется у них и будет дожидаться царя Димитрия, чтобы войти с ним в Москву. Если же нет, то уйдет. Серпуховские жители отвечали, что целый год не смогут кормить не только войско, но и себя, и детей своих.

– Добро, – сказал Болотников, – не буду вам беды чинить.

Войско Болотникова двинулось дальше к югу. Калужане приняли дружины «царя Димитрия» и объявили, что смогут прокормить войско: урожай-де в се лето оказался обильный.

А в Москве царь Шуйский и думские бояре обласкали Михайлу Скопина за его победу: хвалили, сравнивали с молодым князем Александром Невским. Но в ближайшие дни царь накричал на племянника, за то, что тот просил не «сажать на воду», то есть не топить в прорубях несколько сот пленных, захваченных после боя под Коломенским и позже, после погони, взятых в деревне Заборье.

Сначала Шуйский добровольно сдавшихся не наказывал. Велел взять их в Москву, поставить по дворам, кормить и никак не притеснять. Но спустя некоторое время (может быть, под влиянием кого-нибудь из самых алчных и жестоких думцев) потребовал, чтобы «воры», не вместившиеся даже в тюрьмы, были казнены.

– Ведь после того, государь, когда пленных на воду посадят, в другой раз никто сдаваться не будет, а биться станут с яростью до последней возможности, – пытался уговаривать царя племянник. – Сколько ж мы тогда лишних своих ратников потеряем…

– А мне до сего никакого дела нет, – оборвал Михайлу кривоносый старик. – Указ я подписал, значит, его должны исполнять. А у меня забот поболе твоего. Ступай и не серди меня своими уговорами, князь.

И застучали пешнями почти напротив Кремля по Москве-реке ражие мужики, каты-ледорубы. И повели к прорубям длинные вереницы русских ратников со связанными руками. Сопровождаемые по обеим сторонам стрельцами в красных кафтанах с бердышами в руках и саблями у пояса. Казнимые – кто плакал, причитая о горькой своей судьбе, кто ругал последними страшными словами боярского царя Шуйского и призывал на его голову кары и беды, небесные и земные, кто каялся в грехах, вольных и невольных, и молился, оглядываясь на ближайшие церковные главы… А усердные исполнители царского указа подхватывали под локти очередного «вора» и опускали его (иногда сопротивлявшегося, иногда смирного) в прорубь под лед.

Воспользовавшись успехом князя Скопина под Коломенским, царь решил продолжить наступление на Болотникова, затворившегося в Калуге. Со слов разведчиков, Болотников решил отсиживаться, пока не подойдут рати ярого приверженца Самозванца князя Василия Мосальского. У того было немалое войско с десятками пушек и обозом, везущим «снаряд»: ядра и порох в бочках.

Соединившись, Болотников и Мосальский могли бы разгромить имевшиеся у Шуйского войска и вполне рассчитывать на победное вторжение в Москву.

Тем временем брат царя, Иван Шуйский, завидующий и молодому Скопину, и каждому, кто хоть сколько-нибудь был удачлив в воинском деле, со всею армией осадил Калугу. Затратил много пороха и ядер, обстреливая укрепленный город. Несколько раз приступал к взятию «воровского гнезда», но только усеял крепостной вал и подходы к городу сотнями своих убитых бойцов. Не только взять Калугу, а даже подойти под стену ему не удалось.