– Так кому же служить-то, братцы? – расстроился Захар.

– А служить отчине надо, – твердо сказал Сунбулов, наливая снова до краев кружки. – Решиться надо и ехать в Москву с повинной.

– Значит, все же к Шуйскому обратно?

– А что делать? Он какой-никакой, а царь. Вон и патриарх Гермоген, хоть упрекает его иной раз, но говорят: за него. Потому – помазанный царь Руси.

– Ну да, здесь-то кто над нами? Холоп, объявивший себя воеводой Димитрия, которого давно нету в живых.

Сунбулов и Ляпунов въехали в Москву свободно. Однако при въезде в Кремль, во Фроловских воротах стража их задержала. И уж начали было стрельцы над ними изголяться и говорить, что рязанцев надо бы в застенок да на дыбу, а не к государю пускать. Если бы не молодой красивый вельможа, назвавшийся Скопиным-Шуйским, вряд ли бы их и пропустили. Но, слава Богу, племянника царя стрельцы послушались. Разрешили даже взять с собой сабли.

Коней оставили у ворот, привязав к коновязи. Пошли за Скопиным, догадываясь, что это тот воевода, который внезапным нападением вырезал целый казачий полк в воинстве Болотникова. Следуя за молодым придворным, миновали пять дворцовых дверей – у каждых два стрельца с саблями, пищалями, алебардами. Скопин сказал подождать. Скрылся за шестой дверью, а вскоре распахнул ее настежь:

– Входите, – и подмигнул ободряюще.

Рязанцы вошли и, увидев царя, пали на колени, уперлись в пол лбами. Застонали, вскричали дружно:

– Всемилостивый государь наш, прости рабов своих, согрешивших пред тобою! – Затем они сняли сабли и положили впереди себя. – Вели, государь, казнить или миловать.

– Встаньте, – сказал тихо Шуйский. – Повинную голову меч не сечет. Возьмите ваши сабли и целуйте крест быть верным данному государю слову. – После крестоцелования царь указал на скамьи. – Что мыслит злодей далее творить?

– Хотел Москву брать до зимы, но после потери полка на Пахре решил укреплять Коломенское. А обозы со снедью не пропускать к Москве, – объяснил Сунбулов.

– Ну да, – вставил свой домысел Скопин, – цены на снедь, на хлеб подымутся. Черный люд начнет волноваться. Люди в Москве и так взболамучены из-за его «прелестных» писем, где он натравливает холопей на господ своих.

– Читал я его листки, знаю, – сердито произнес царь. – Сии бунтовские деяния непростительны, ибо покоя и крепости лишают государство. А что же новый Лжедимитрий? Он-то где обретается?

– Мы его не видали, государь. Болотников все твердит: он, мол, в Польше основное войско набирает. Вот-вот явится сюда. А мы уж давно сообразили, – рассуждал Сумбулов, – что нету никакого «Димитрия Ивановича». А головы нам и прочим людям Болотников морочит для большей привлекательности в войско смердов и казаков.

– Эх, видно, Жигимонт опять за старое принялся. Никак ему наш Смоленск покоя не дает. Вот он и сеет выдумки про царевичей, что на отцовский престол рвутся. Одного Димитрия не удержал, Бог нам помог. Избавились от еретика и его польских покровителей. Теперь небось нового разыскивает, а пока народ мутит, кровь невинную проливает.

– Ничего, государь Василий Иванович, у нас крепких бойцов, радеющих за Русское царство, пока хватает, – уверенно сказал молодой воевода Скопин. – Ни Смоленск, ни тем паче Москву мы ляхам не отдадим. Биться будем до последнего.

– Куда прикажешь, государь, вести нашу дружину? – спросил Сунбулов.

– Миша, укажи, чтобы верные рязанцы заняли подворья, где жили ране поляки, – сказал царь племяннику. – Поляков-то я кого выпроводил в Литву, кого расселил по ближним городам. Чтоб под присмотром были, но не в Москве. Кормить их здесь скопом больно накладно. Давайте, размещайтесь, воевода…

– Сунбулов Гришка, великий государь.

– И дворяне Ляпуновы – Захар да Прокопий, твоей милости по гроб жизни верные…

После ухода рязанских предводителей, царь раздумчиво произнес, советуясь со своим двадцатилетним племянником:

– Как думаешь, Миша, не предадут?

– Не должны, дяденька Василий Иванович. Рязанцы вроде разочаровались, ожидая несуществующего Димитрия. А к тому ж поняли малость, кто такой Болотников. Хитрый он мужик, ловкий, но непонятный. Кому служит? Димитрию? А его нет на земле. Значит, кому-то еще? Королю? Иезуитам? А может, о самом себе заботится? Почему при удачном промысле не попробовать прыгнуть из бывших холопов в цари? И такое быть может.

– Значит, зимовать злодей собрался в Коломенском? – прищурившись, снова спросил Шуйский. Подумал, собрав морщины на лбу, пожевал сухими губами, пошмыгал горбатым носом. – Ну, вот, Мишаня, тебе с ним под Коломенском и воевать. Ты первый зверя ранил, тебе его и добивать. Собирай своих конников и пушкарей, готовь войско к наступлению. А за тобой пехотные полки пойдут, братьев пошлю. Неча им у баб своих под подолом прятаться.

Для правления Шуйского произошел счастливый поворот событий. Если в южных областях жители объявляли себя на стороне Самозванца (Димитрия, какого-нибудь еще), то в былом Тверском княжестве, во многом благодаря убеждениям архиепископа Феоктиста, люди служилые, посадские, торговые и даже крестьяне укрепились в своей верности царю Василию Ивановичу Шуйскому. Они споро вооружались, встречали отряды приверженцев нового Самозванца (в основном казаков и всяческую вольницу) как враждебные воинские силы. Решительно разгромили их и рассеяли. Многие служилые люди из Твери отправились в Москву помогать Шуйскому.

Жители Смоленска, которые издавна считали поляков и литву своими постоянными врагами, не могли поверить царю, который собирался прийти с территории Речи Посполитой и рассчитывал на поддержку поляков. Немедленно служилые люди из смолян, выбрав своим водителем воеводу Полтева, пошли в Москву на помощь царской рати, а по дороге очистили от воров (ожидавших Лжедимитрия) Дорогобуж и Вязьму. Воины из этих городов соединились со смолянами и вместе вошли в Можайск, куда пришел воевода Колычев со своими стрельцами. Перед этим он выгнал из Волоколамска и побил в поле приверженцев «царя Димитрия».

Шуйский весьма ободрился и даже послал Болотникову гонца с письмом, в котором убеждал его оставить надежду на победу неизвестного человека, претендовавшего на московский трон под именем Димитрия. Однако Болотников не прельстился, а может быть, не поверил обещанию царя дать ему боярский чин и назначить главным воеводой. В ответном письме Болотников отвечал будто бы с простодушной искренностью: «Всегда припадая сердцем к царской власти, я отдал душу свою Димитрию Ивановичу и сдержу клятву, – буду в Москве не изменником, а победителем».

И положение его вблизи Москвы действительно становилось опасным для царского войска. Братья Шуйского, оба бездарные полководцы, крайне недалекие люди, но жаждущие втихомолку престола, ненавидели брата. Он все-таки был умен и хитер, не в пример им, и заранее завидовали двадцатилетнему Михайле Скопину в связи с его военным везением.

Снег выпал свежий, чистый, словно бы нарочно готов был окраситься ярко-красной человеческой кровью. Ветер затаился, в темном небе тихо мигали звезды. Какие-то светлые облачка вдруг светились по темноте. Мило было, душевно-трогательно на Руси. И вот тебе на: готовилось убийство своих своими.