Вот такие убедительные слова произнес в присутствии миропамазанного государя, согласного с его праведными намерениями, ревностный православный христианин Каспар Фидлер. После чего получил от царя сытую лошадь белой масти и сто рублей в кожаном увесистом мешочке. За совершение данного ему ответственного поручения Василий Иванович Шуйский обещал Фидлеру в случае успеха дела сто душ крестьян и триста рублей ежегодного жалованья.

С тем благоразумный Каспар сел на белую лошадь и неторопливо отправился в Калугу. Его вскоре перехватили рыскавшие вокруг осажденного города казаки Болотникова.

Фидлер заявил, что желает передать воеводе тайные сведения. Расчетливый немец про себя решил следующее: если он действительно сумеет отравить Ивана Болотникова, хотя бы для этого понадобятся несколько дней или даже неделя, то близкое окружение мятежного воеводы обязательно свяжут внезапную гибель своего предводителя, человека еще молодого и здорового, с подозрительным появлением Фидлера. Его поволокут на дыбу, устроют ему огненную пытку и кнутобойное дознание. Он, конечно, не выдержит, признается во всем, – и жестокие казаки либо сожгут его на костре, либо закопают по горло в землю и устроют мишень для стрел, по-ногайскому[68] обычаю, а скорее всего, привяжут к хвостам двух лошадей и разорвут его пополам. С другой стороны, если его здесь не тронут, по счастливой случайности, то скупой царь ни за что не выполнит своего обещания. Да и вообще, чтобы не оглашать рыцарские приемы в изживании врагов, постарается от Каспара Фидлера избавиться.

Поэтому, попав в Калугу, Фидлер открыл свое задание Болотникову. Единственно о чем умолчал, конечно, это про сотню серебряных рублей в кожаном мешочке. Яд он отдал Болотникову. Фидлера оставили в покое.

Впрочем, Болотников решил проверить действие яда на самом немце. Поручил он проверку своему писарчуку, которому Фидлер помогал готовить «прелестные» письма. Поразившись четкому и красивому почерку Каспара, писарчук Ермолай решил во что бы то ни стало сохранить такого бесценного напарника. Он отошел куда-то в сторонку и выбросил берестяный кулечек с ядом.

– Ну как, проверил на немце действие отравы? – спросил Болотников писарчука.

– А я ее выбросил, – признался Ермолай.

– Да как ты посмел, крапивное семя? – рассердился вначале Болотников. – Вот я прикажу тебе выдать плетей на память!

– А кто будет цельную сотню прелестных писем переписывать? – ехидно сморщил нос писарчук. – А кто послания к князю Шаховскому возьмется составлять? То-то, воевода Иван Исаевич. А промеж прочего, почерк у ентого немца – чудо. Я такого никогда не видал. Строчит, что печатает. Даже не верится, быдто се человек гусиным пером пишет.

– Да ну? – как всякий деловой, но неграмотный атаман, Болотников невольно испытывал уважение к грамотному и красиво пишущему человеку. – Дай глянуть… О, то и правда: чудеса, а не писарщина. Буковка к буковке – и все одинаковые. Ладно, прощаю тебя, Ермолай. Правильно сделал, что немца сохранил для нашего приказу. Теперь ты главный писарчук войска царя Димитрия Ивановича, а этот… Хвидлер… твой помощник. – И Болотников добродушно рассмеялся.

Однако положение Болотникова с его товарищами, с донскими казаками, которых возглавляли атаманы Федор Нагиба и Иван Заруцкий, было очень трудное. После того как погибло разгромленное войско князя Мосальского, дождаться подкрепления от кого бы то ни было требовалось до зарезу.

Слишком долгое ожидание «царя Димитрия Ивановича» угнетающе действовало на многих добросовестных его приверженцев. Тщетно князь Шаховской писал Молчанову в Самбор, умоляя его под именем Димитрия явиться в Путивль. Но Молчанов опасался участи Самозванца-Отрепьева и оставался в Польше, хотя перестал красить волосы в рыжий цвет и как-либо стараться быть на него похожим. Он снова отрастил свою черную бороду и стриг только голову коротко – на польский лад. Словом, он ждал, что предпримет король Сигизмунд.

Не зная, что делать дальше в своей борьбе против Шуйского именем Димитрия, Шаховской послал гонцов к другому самозванцу, «внуку» Ивана Грозного, Петру Федоровичу. Его выбрали терские казаки и хотели было присоединить к победоносному тогда «Димитрию Ивановичу» в качестве близкого родственника. Кто-то говорил подтихую, что он даже и не казак, а чей-то бывший холоп.

Но когда разнеслись слухи об убийстве боярами или поляками «настоящего», «доброго» царя Димитрия Ивановича, казаки с Терека, объединяясь частично с донскими казаками, пошли к Москве. Брали города и отдавали их на разграбление. «Царевич» Петр призвал еще запорожцев «добывать зипуны». Брали русские города не хуже татар. Стоял дикий вопль убиваемых и насилуемых жителей. Причем не обязательно это были бояре, дворяне или богатые купцы. Все центральные площади украшали виселицы, где висели трупы князей и бояр. Но могла лежать посреди улицы бедно одетая изнасилованная и задушенная девушка с посада. Или обезглавленный пьяным казаком ремесленник в луже застывшей крови.

«Его Величество царевич Петр Федорович» посылал впереди себя гонцов с грамотами, в которых для устрашения перечислял повешенных и убитых им: «Воеводу Сабурова, князя Петра Буйнусова, князя Григория Долгорукова, бояр Ефима и Матфея Бутурлиных, Алексея Плещеева, Савву Щербатова, Никиту Измайлова, Михайлу Пушкина и многих других кровопивцев, а моих изменников». И этот список настолько устрашал воевод, что они с легкостью сдавали города самозванцу. Но и те города, что не оказывали сопротивления, предавались разграблению, а люди избиению и резне.

Приблизившегося к Путивлю «царевича Петра» встретил мятежный князь Шаховской. «Царевич» был рослый, могучий мужчина с казачьими усами, золотой серьгой и золотой цепью на шее. На нем с трудом сходились борта боярского дорогого кафтана, туго перетянутого по отросшему животу парчовым поясом с саблей в золотых ножнах, усыпанных драгоценными камнями. Также разодеты были в бархатные кафтаны, вышитые жемчугом и самоцветными дробницами[69], царский атаман Бодырин, смуглый, горбоносый, с черной косой из-под бобровой шапки с золотой кистью, и молодой красивый синеглазый есаул Хмырь.

Князь Шаховской прочитал список знатных людей, казненных «царевичем» и позволил себе заметить:

– Ваше Величество, если вы лишите жизни всех воевод и бояр, то с кем станете управлять державой?

– А твое какое дело, князь? – грубо ухмыльнулся самозванец. – Я волен казнить и миловать кого захочу. Может, и тебя отправить следом за ними? – Он тяжко захохотал.

Шаховской побледнел. Угроза государя-холопа его взбесила. «Если войдем в Москву, – подумал смелый, самолюбивый князь, – я этого подлого хама обязательно убью. А если удасться занять престол, прикажу четвертовать».

Вечером, сидя при свечах над чертежами-картами Московии, князь Шаховской объяснял Петру Федоровичу обстановку. Военные перемещения, взятые и невзятые царем Шуйским города.