— Рано или поздно тебе придётся выстрелить. Какая разница в том, убьешь ты её сейчас или тогда, когда она сама перебьет пару десятков людей? Ступив на этот путь, трудно соскочить…

Фигура в чёрном плаще медленно возникла из-за его напряженной спины. Сняв с головы кепку и окинув поседевшие волосы назад, она всё так же неспешно облокотилась о старый стол и, вырисовав линию пальцами, продолжила свою речь.

— Так ведь всегда и происходит, правда, Хан? Ты щадишь их, пока они маленькие, пытаешься наставить на тот путь, которого хотел бы ты, но свой выбор они уже давно сделали. Нам ли этого не знать, верно? — стрелок молчал. — И она… — фигура откинула маску и пристала прямо к прицелу винтовки. — Она убьет тебя. Убьет, как и любого другого, потому что в ней говорит голод. Ты сам знаешь, что она — не ребёнок. В этом мире нет и не было места ни детям, ни детству. И то, что она там — это её выбор. Взрослый выбор. И тебе пора бы принять свой.

— Возможно.

Он поставил приклад снайперской винтовки ещё плотнее к порезанной ключице и, простонав от колющей боли, вновь взглянул: ей, казалось, действительно было не больше тринадцати. Светлые волосы немного ниже плеч не были хоть как-то собраны и ужасно растрепались на ветру — чёлка загораживала обзор и, сколько она её не отводила, всё время возвращалась на своё место; то ли серые, то ли голубые глаза всё нелепо водили подрагивающий прицел в поисках цели, а однотонная бледно-зелёная кофта с двойным рукавом, белая часть которого превратилась в серое абстрактное пятно, уже была порвана в нескольких местах.

— Стоит ли её жизнь твоей? — спросила его фигура, надавив на палец на курке. — Подумает-ка. Стоит ли? Да ладно — не делай вид, будто тебе впервой убивать ребёнка ради своей корысти, — мужчина стиснул зубы от злости. — Я знаю, что ты можешь. Я знаю, что ты способен. Давай.

Прозвучал выстрел. Разгребая обеими руками слои паутины и растаптывая ногами целый мир, он бежал — спешил словить эту монету, пока она не упала и не исчезла навсегда. Вот прозвенел у его локтя осколок стекла, который он выбил, выпрыгивая из окна; вот промелькнула над его головой старая арка моста, исписанная странными надписями; вот он уже вбежал в парковку и, перескакивая какую-то заниженную машину, летел к лестничному проходу; вот первый; вот второй; вот третий этаж. Бешено стучало его сердце, не подготовленное к такой смене ритма, кашель подбирался к его горлу, но холодная голова твердла только одно: «Лишь бы она всё ещё была там».

Медленно распахнулась дверь, слегка ударившись о стену — последний этаж. Он тихо, спокойно, практически бесшумно вышел и медленно зашагал к вперёд. В одной руке — револьвер, вторая — на шее. Пульс частый, сердце всё-ещё колотилось.

«Вон она. Сидит у разнесённой в щепки винтовки и смотрит на неё вытаращенными глазами, а на щеке красуется синяк. Больно, наверное. Но не больнее, чем выстрел в голову», — охотник медленно приближался к ней, обдумывая каждый шаг, каждое слово. Редко кому удавалось словить ту монету, и если он уже и собирался попытаться, то должен был сделать всё правильно. Она заметила его. Достав из кармана небольшой пистолет, в котором Хантер сразу распознал Glock, она навелась на его голову и трясущейся рукой пыталась дотянутся до предохранителя.

— Не нужно, — глухим голосом сказал он, наведя на неё револьвер. — Не стоит этого делать.

— Почему?! — спросила она, отведя затвор и поправив чёлку. — Ты же здесь тоже, чтобы убить меня.

Наступило молчание. Ветер медленно бродил по улицам, заполняя нагнетающую тишину едва слышимым свистом. Её руки дрожали. Его руки подрагивали. Это был последний шанс для них обоих — пока никто не сделал шаг. Последний шанс, чтобы сделать окончательный выбор — дальше дороги назад не будет. И он, Уильям из Джонсборо, сделал свой в том красном и разрушенном мире — ему лишь оставалось уповать на то, что она, Девочка из Оклахомы, сделала такой же — правильный.

— Нет, — сказал стрелок, сняв маску и опустив револьвер. — Я здесь не для того, чтобы убить тебя. Но для того, чтобы дать тебе второй шанс.

— Обойдусь.

— Нет, не обойдёшься, — он спрятал оружие за пояс, снял кепку и сделал шаг вперёд.

— Стой! — прокричала она. Он не послушал. Шаг.

— Не обойдёшься, потому что ровно минуту назад я видел тебя, — снова шаг. — Видел эту небольшую глупую голову на перекрестии своего снайперского прицела, — ещё шаг. — Видел очень отчётливо. Даже лучше, чем вижу сейчас, — её руки начали трястись сильнее, а ноги попятились назад. — Каждую складку на кофте, каждую линию волос на лице — я видел тебя, — шаг. — А мой палец — он лежал на курке — в миллиметре от твоей смерти, — шаг. — И как ты думаешь, Девочка, почему я выстрелил не в голову, а в оружие? — он сделал последний шаг. Его торс упирался в ствол пистолета, а её спина — в перила парковки.

Она была низенькая — где-то метр шестьдесят-шестьдесят-пять, и мужчина, рост которого был больше метра девяносто, казался гигантом на её фоне, старым и мудрым дубом, закрывающим от ветра маленькую берёзу. Он посмотрел в её глаза, а она — в его, и старый дуб очень надеялся, чтобы она не увидела в них того, чего там сейчас не было — враждебности.

— Почему? — спросила она.

Он ловко выхватил пистолет из её руки и увидел, что предохранитель был поднят. Она испуганно вдохнула и попятилась назад, схватившись рукой за перила.

— Потому что каждый заслуживает второй шанс, — он протянул ей её оружие рукоятью вперёд. — Каждый. Пускай и даже от лица таких ублюдков, как я, или того похуже. Однако, знай: я могу сосчитать на пальцах тех, кто заслуживал третий, — он присел на одно колено, положив на него руку. — Понимаешь меня?

Она забрала из его рук пистолет и, положив его в кармашек на своих джинсах, кивнула:

— Понимаю, — почти шёпотом ответила она. — Спасибо.

Он кивнул и, опустив голову, улыбнулся. Монета была у него в руках — тот счастливый и редкий случай, когда игрок со смертью и жизнью сам решает,