он, истекающий кровью из рваной ноги, боль в которой превратилась в жгучую и сильную, отдал девчонку парнишке, у которого ещё вчера отобрал оружие. Парнишка не спрашивал, не перечил, не язвил — понимал. В качестве платы он так же отдал ему дробовик, а напоследок оставил кепку. «Передай ей это, если выживет, — шепчет Хан. — Передай, даже если не выживет: скажи, что она заслуживает этот — третий шанс. И заслужила бы четвёртый. Пусть только живёт… Передай…»

Один солдат остался. Прижег рану. Больно. Это всегда больно. Предлагал вернутся с ними в здание. «Нет. Нельзя. Она может умереть — я не хочу видеть… Нет. Она выживет. Но если… Я не хочу… Не хочу смотреть, как она умрёт. И солдатам доверять тоже нельзя — не после сегодняшней сцены… И генерал… Не хочу, чтобы видела, как умру я, если умру… Нет. Просто нельзя. Так безопаснее», — у этой мыслью, он и поплёлся на мост. Повезло. Ему снова повезло. Вылетела ли та самая монета из его рук? Он не знал. Надеялся, что нет. Трасса, шоссе, дорога. Крови не хватало, а организм слабел.

— Ты умрёшь, — сказала ему вновь появившаяся возле него фигура.

Он взглянул на неё: она тоже хромала, она тоже была без кепки. Ковыляя рядом с ним, она тоже истекала своей кровью из его перевязанной ноги. И она умрёт. Умрёт вместе с ним.

— Ты истекаешь кровью, Хан. Паразит прогрессирует. Ты умрёшь. Никем не признанным и не узнанным наёмником — никем! Тебе конец, Хан. Нам конец!

— Нет, — ответил он темнеющему небу. — Не умру никем… Не хочу… — фигура уже открыла рот, чтобы возразить ему, но он не послушал. Он молчал, так же, как и она — пытался не уронить голову. — Неважно, как я прожил эту жизнь, — он шёл всё медленнее, опираясь на забытые машины. — Неважно, какими были мои поступки. Важно то, что я сделаю сейчас — за день до моей смерти. За день до нашей смерти. Только это важно. И если хоть один человек на этой проклятой людьми земле запомнит меня сегодня таким — значит, я умру не зря. И ты — тоже.

Фигура испарилась. Вдали вечернего горизонта загорелся слабый огонёк. Охотник поднял револьвер над собою и, выпустив весь барабан в воздух, упал на дорогу. «Главное, что меня запомнят. Что где-то там, в высоком небоскребе, выживет Девочка из Оклахомы… Аркадии, которая запомнит меня. Не «Уильяма из Джонсборо», но Уилла Хантера. Настоящего. Неприкрытого… Счастливый случай. А Джеймс… Джеймс справится… Как всегда… Справится…»

На его бледном лице вырисовалось слабое подобие улыбки. Его глаза устремились вверх: «Звёзды…» Он был готов это сделать. Он был готов умереть.

Глава 6. После темноты

Темнота. Всепоглощающая и окутывающая собою, словно свежей простыней, темнота. Не было ни лучика света, ни единого изменения полутона в отдалённом куске этой бездны, ни звука — только тишина. Самая громкая, что могла быть. Давящая. Он очнулся. «Где я?» Губы больше не сохли, не першило горло… Впрочем, он и не думал о том. Попытался пошевелить глазами. Моргнул. Получилось ли? «Темно», — вдруг подумал он. Или прошептал? Неясно — не слышно. Не было рук. Не было ног. Зрачки глаз бешено шевелились из стороны в сторону, пытаясь осязать слабые контуры — силуэты того, чем бы ни была та темнота. Но… шевелились ли они?

Не было больше ориентиров. Ни голосов, ни звуков. Не было света. Темнота была осязаемая, плотная, тесная. Давила. Нет, было не больно. Было страшно. Он кричал. Ему казалось, что кричал. Но кто слышал? Болели лёгкие… Болели? Кто вообще слушал? Или… кто вообще мог?

Пусто. Спустя вечности или секунды было всё ещё пусто. Страх сменялся вопросами. Нет, не сменялся — они шли вместе. «Так чувствуют себя мертвые? Так… существуют?» Не было даже биения сердца. Сколько же у него ушло, чтобы заметить? Неизвестно. «А дышать нужно? Вроде нужно. Буду дышать», — не дышал. Было бы у него сердце, оно бы обязательно билось. Стучало. Разрывалось бы в клочья от того волнения, что захлестывает разум, и наводило бы жар на тело. Но ему не было холодно, ему не было жарко — страшно.

Не было ничего среди той пустоты, самой жизни не было. Но присутствовал страх — не отпускал даже тогда, когда все отвернулись, слепил даже тогда, когда ничего не было видно. О, как часто ему говорили, что последней умирает надежда, а в конце всегда видят свет, но нет… Там было темно. «Какая-то глупая шутка». Хотелось смеяться. Или кричать? Или плакать? «Что делать дальше? Как жить дальше? Я мёртв или… Я зомби? Так чувствуют себя зомби? А как же Девочка? Как же Джеймс? Нет, мне нельзя умирать. Нельзя! — сердце не билось. — Но… я ведь уже мёртв, да? Поздно сожалеть… Поздно думать наперёд».

В какой-то момент ему показалось, будто кто-то там, вверху — «Это же верх, да?» — будто там кто-то копает, а сам он внизу — в могиле, и он мёртв, он — зомби. «Я ведь и до этого был ранен. Много раз! Переживал вещи куда хуже, чем эта чёртова пуля. Я не должен умереть! Не так… Выпустите меня!»

Было тихо. Смертельно тихо. Ему было трудно сосчитать, сколько времени он там провёл. Сколько должен был бы провести. Мысли сбивались, сбивались секунды. Не было ни единой вещи, что служила бы отметкой единицы времени. Да, он считал. А правильно ли? А шло ли то время вообще? Он пытался бить, стучать, звать на помощь, но… как можно было бить что-то, не чувствуя даже собственных глаз? Как можно было кричать, когда даже вдохнуть он был не в состоянии? Никак. Ему казалось, что бил, казалось, что кричал… Но снова лишь тишина. «Мысли не идут в голову. Они кончились? Насколько смертельной может быть эта тишь? Очень. Кажется, она убивает мысли — не даёт им родится…»

«Мне страшно. Помогите мне… Ви, спаси меня!.. Хотя, нет. Нет, не нужно — я это заслужил. Давно пора было расплатиться за эти четыре года. За ту деревушку. За тех людей. И за тебя, Отец. Прости, я снова всех подвёл».

Удар. Удар. Удар… В какую-то из многих вечностей, когда, казалось, его глаза были закрыты, он ощутил столь желанный трепет. «Жарко?.. Мне жарко?..» По-прежнему было темно. Слишком темно. Но… почему же тогда