Б. в Большом Городе, и снова падаю, теряю равновесие, пустоглазая, падаю в его автомобиль, и мы едем в Черные Сады забирать мои вещи. Холодная пасть багажника захлопывает исцелованные тобой рукава моих рубашек. Половину из этого я при тебе даже не успела ни разу надеть. И я буду плакать еще триста лет и три года, пока потоп не укутает толщей воды все взлетно-посадочные полосы, железнодорожные пути и яблоневые рощи, пока я снова не распадусь на морские частицы, пока от меня не останется ни строчки, ни имени-фамилии, ни воспоминания, вот как бы мне хотелось, если бы только так стало, потеряй я тебя, почему тебе не было бы лучше убить меня?

На столе я оставляю тебе «Вместо письма» Маяковского (см. Приложение 2). Я уезжаю из Черных Садов, пока ты покоряешь вечные небеса, я уезжаю в Большой Город, на улицу Ротшильда, в дом Б., очевидно, напиваюсь ликерами, пока ты летишь обратно, думая, что я жду тебя, что я еще не проснулась, очевидно, очевидно, черные деревья мелькают по краям дороги, «качая голые сучья в стынущих небесах»37. Потом у меня будут фотосессии, новые темные очки, и толпы людей, очевидно, будут читать мои книги, я буду ходить к психоаналитику, потом мы встретимся на работе, и ты скажешь, наконец, Клео, ты на своем месте, Клео, у тебя есть все, ты везучая девочка, Клео. А я не стану говорить, что всегда любила поэму Кольриджа, не стану просить называть меня Кристабель, не буду называть тебя Дантесом. Мы будем работать вместе, и кирпичом в горле встрянут наши фамилии, щебенкой на зубах заскрипит правда, правда, кислотой желудочного сока рвущаяся вон из горла, но лучше проглоти, проглоти, лучше молчать, на худой конец, сплюнь в туалет, но не произноси вслух, когда же мы успели стать такими лицемерами?

37 Г.Гейм, «Плавучими кораблями».

* * *

Еще спустя месяц мне впервые за долгое и ужасное время снится далекий и родной Владивосток, через месяц ты запоздало и без энтузиазма даришь мне золотой портсигар, я без энтузиазма тебя вяло благодарю, мы до сих пор работаем вместе в нашей каменоломне. Через месяц я уже могу спокойно конвертировать жизнь в текст и не верить, что это произошло на самом деле.

Мне хотелось закончить этот роман той сценой на кухне, когда ты говоришь, что было бы неплохо купить какую-нибудь банку, в которую можно пересыпать кофе. В то мгновение, в тех декорациях и был весь ты, именно тот ты, которым я тебя любила. Я запомнила этот момент, будто сфотографировала тебя в растянутом свитере, и окно, и кухонный стол. «Надо бы найти банку что ли какую в магазине, чтобы можно было кофе в ней держать, а то так неудобно, открывать постоянно…» И Кристабель промямлила в ответ что-то заурядное вроде: «Ну да, надо бы». И улыбнулась. Они, Дантес и Кристабель, какие патетичные имена!, улыбнулись друг другу. Осеннее солнышко подмигивало сквозь тусклые жалюзи, чайник свистел на плите, несчастные влюбленные детки, худосочные и невыспавшиеся, собирались в рейс. На этом по идее и должен был закончиться роман, по главам выходивший в газетке «X-Avia».

А здесь, во вновь обретенном, в огнями витрин и габаритными огнями подсвеченном неутомимыми прожекторами Большом Городе я, твой горький терновник, медленно, но верно, все же покрываюсь корой. И наконец-то могу снова писать тексты, не веря, что сюжетные перипетии произошли со мной в реальной жизни. Кора крепнет. Я стала первым в мире шлагбаумом за печатной машинкой.

Приложение 2.

СТИХОТВОРЕНИЕ В.МАЯКОВСКОГО «ЛИЛИЧКА! (ВМЕСТО ПИСЬМА)»

Дым табачный воздух выел.

Комната -

глава в крученыховском аде.

Вспомни -

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще -

выгонишь,

можешь быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

Все равно

любовь моя -

тяжкая гиря ведь -

висит на тебе,

куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом уморят -

он уйдет,

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

мне

нету моря,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон -

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

он

любимую на деньги б и славу выменял,

а мне

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег, и суетных дней взметенный карнавал растреплет страницы моих книжек… Слов моих сухие листья ли заставят остановиться, жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

Часть третья. ВРЕМЯ – ЭПСИЛОН.

Глава 26. Эпсилон

«В слове «ель» мы Е услышим,

Букву Е мы так напишем:

Ствол и у ствола три ветки.

Букву Е запомним, детки.»

(детское стихотворение «Алфавит»)

Деревяшка стучала не тремя, а аж десятью ветками пальцев Кэтрин по печатной машинке, чьи вытягивающиеся и тут же опасливо прячущиеся обратно железные когти (физическое продолжение деревянных фаланг?) корябали незапятнанные свитки изначально мертвого пергамента, впрессовывали в него угловатым механическим шрифтом нестатичные, текучие, беспокойные мысли. А я стучала и стучала когтями печатной машинки, сидя за письменным столом, стилизованным под девятнадцатый век, всё в этой комнате заботами любимого Б. и его же познаниями в мебельной сфере было призвано обустроить мне идеальный уголок писателя. Слова нещадно клевали бумагу, колесико прокручивало ее наверх, процесс настолько меня завораживал, что фундаментальные и монументальные сложные распадались на слоги, а те – на буквы, регистры щипали и щипали листы, скрипучими руками-подпорками я взяла голову (уже не особо тяжело) в шершавые ладони (почти декабрь как-никак) и уперлась локтями в столешницу. Клекот железных клювов над бумагой на время затих.

Е – это моя буква. Потому что она является младшим братиком Э, а Э – моя любимая буква. В пунктах обмена валюты взгляд всегда останавливается на значке, обозначающем евро. Много лет