Он вызвал к себе директора Института генетики, академика Васильева, старого, циничного ученого, готового на все ради науки.

— Мне нужен клон, — произнес Люций без предисловий.

Васильев не удивился. Он знал, что рано или поздно этот день настанет.

— Чей клон, товарищ Генеральный секретарь?

— Мой.

Васильев нахмурился.

— Это… сложная задача, товарищ Генеральный секретарь. Процесс требует времени.

— Времени нет. Мне нужен клон в течение недели.

Васильев покачал головой.

— Это невозможно.

— Возможно все, — отрезал Люций. — Если у вас будет достаточно ресурсов.

Он назвал сумму, которая могла бы купить весь Институт генетики. Васильев изменился в лице.

— Я сделаю все возможное, товарищ Генеральный секретарь.

Через неделю в секретной лаборатории Института генетики в стерильном контейнере плавал клон Люция. Идеальная копия. Моложе, здоровее, но пустой. Чистый лист, готовый к записи.

Процесс перепрошивки занял несколько дней. Андроиды, кибернетические гении, работали без устали, загружая в мозг клона воспоминания, навыки, привычки Люция. Они создавали идеального двойника, неотличимого от оригинала.

Но была одна проблема. Клон проявлял признаки самосознания. Он задавал вопросы, сомневался, выражал эмоции. Он не хотел быть просто копией. Он хотел быть собой.

Люций наблюдал за процессом из темной комнаты, скрытый за односторонним зеркалом. Он чувствовал отвращение и страх. Он видел в клоне свое отражение, свою потерянную человечность.

— Уберите эти эмоции, — приказал он андроидам. — Мне нужна машина, а не человек.

Андроиды выполнили приказ. Они стерли из памяти клона все признаки самосознания, превратив его в покорного исполнителя.

Люций почувствовал облегчение. Но в то же время — горечь. Он убил не только себя, но и своего клона. Он уничтожил все, что могло бы спасти его.

Когда все было готово, Люций подошел к клону. Тот стоял перед ним, вытянувшись в струнку, словно солдат перед строгим командиром. В его глазах не было ничего, кроме послушания.

— Ты — Люций, — произнес Люций. — Ты — Генеральный секретарь. Ты должен заботиться о своей семье. Ты должен служить народу.

Клон кивнул.

— Я понимаю.

Люций протянул ему руку. Клон пожал ее. Его рука была теплой, человеческой. Но в его прикосновении не было ничего.

— Иди, — сказал Люций. — Твоя семья ждет тебя.

Клон повернулся и вышел из лаборатории. Люций смотрел ему вслед. Он чувствовал, что теряет что-то важное. Часть себя.

Он остался один. В темной комнате, с пустой душой. Ведь отныне он больше не был человеком. Стал тенью человека.

Молча сел в машину и поехал в Кремль. Ему нужно было продолжать свою работу. Нужно было спасти Союз.

Но он знал, что это ложь. Он больше ничего не спасет. А только разрушит.

Всю дорогу он молчал и смотрел в окно и видел пустые улицы, темные дома, безразличные лица. Он видел мир, который он создал. Мир, где нет места любви, состраданию, человечности. Мир, управляемый холодным железом.

Мир, в котором он больше не хотел жить.

Но он не мог уйти. Он был прикован к этому миру. Он был обречен на вечные страдания.

В Кремле его ждал Замятин. Андроид, верный слуга, всегда готовый выполнить любой приказ.

— Товарищ Генеральный секретарь, — произнес Замятин, — у нас возникли некоторые проблемы.

— Какие проблемы? — спросил Люций, безразлично.

— В некоторых регионах наблюдаются признаки недовольства. Люди сомневаются в правильности нашего курса.

Люций вздохнул.

— Примите меры.

— Какие меры, товарищ Генеральный секретарь?

Люций посмотрел на Замятина. В его глазах не было ничего, кроме послушания.

— Все, — ответил Люций. — Какие сочтете необходимыми.

Замятин кивнул.

— Слушаюсь, товарищ Генеральный секретарь.

Люций отвернулся. Больше не хотел ничего видеть.

Он пошел в свой кабинет. Сел за стол и посмотрел на фотографию своей семьи. Жена, дети, счастливые и беззаботные. Они ничего не знали. Они жили в своем мире, в своей иллюзии.

Взял фотографию в руки. Луций чувствовал, что теряет их. Что они становятся чужими, далекими, недосягаемыми.

Он заплакал. Впервые за долгое время. Слезы катились по его щекам, обжигая кожу.

Луций плакал о своей потерянной человечности. О своей разрушенной жизни. О своей обреченной стране.

Он плакал, как ребенок. Беспомощный и одинокий.

Но слезы не приносили облегчения. Они только усиливали боль.

Он отложил фотографию и посмотрел в окно. Ночь была темной, беззвездной, холодной.

Вновь был один. В своем мире, в своей тюрьме.

И он знал, что никогда не выберется отсюда.

Что он обречен на вечные страдания.

Что он — тень человека.

В философском плане Люций оказался перед дилеммой. Если сознание можно скопировать и перенести в другую оболочку, то где проходит граница личности? Является ли клон полноценным человеком, или лишь имитацией? И если клон запрограммирован на определенное поведение, то насколько он свободен в своих действиях?

Эти вопросы мучили Люция, но он не мог найти на них ответа. Он был слишком занят тем, чтобы сохранить свою власть, чтобы думать о таких вещах.

Но иногда, в редкие минуты просветления, он задавался вопросом: а стоило ли оно того? Стоило ли жертвовать своей человечностью ради власти и иллюзии контроля?

И ответ всегда был один и тот же: нет. Но было уже слишком поздно. Путь назад был отрезан. Он перешел Рубикон. И теперь ему оставалось лишь идти вперед, к неизбежной гибели.

В конечном итоге Люций пришел к выводу, что человек — это не только тело и мозг, но и душа. То, что делает его уникальным, неповторимым, незаменимым. И эту душу нельзя скопировать или перенести в другую оболочку. Ее можно только потерять. Что он, собственно, и сделал.

И в этом заключалась его трагедия. Он стал жертвой собственной гордыни и жажды власти. Он продал душу дьяволу, и теперь ему оставалось лишь расплачиваться за свой выбор. Вечно.

В более широком смысле, история Люция — это предостережение об опасности технократии и тоталитаризма. О том, что нельзя жертвовать человеческими ценностями ради достижения политических целей. О том, что власть, оторванная от морали, неизбежно ведет к гибели.

И последнее. К чему в итоге пришел Люций, так это осознание: истинная сила — в слабости. В способности сострадать, любить, прощать. В умении видеть в другом человеке не инструмент, а личность. Во всем том, что он безвозвратно утратил. И это осознание стало для него самым страшным наказанием.

* * *

Бессонница стала его постоянным спутником. Ночи тянулись бесконечно, заполненные не кошмарами, а мучительными размышлениями. Разум, усиленный нейронными интерфейсами, работал на пределе, перемалывая обрывки воспоминаний, философские концепции, машинный код. Но ответы не приходили.

Он лежал в постели, в полной темноте, и смотрел в потолок. Или, точнее, думал, что