— Люций, это Замятин, — голос в трубке был сухим и резким. — Как продвигается анализ? В Политбюро ждут… консолидированной позиции.

Луций прикрыл глаза. Замятин — серый кардинал, один из тех, кто плел интриги в кремлевских коридорах, чьи интересы всегда оставались в тени. Он знал, что Замятин выжидает, оценивает его силу, ищет слабину.

— Работаем, Борис Андреевич. Ситуация… требует нестандартных решений.

— Нестандартных… — протянул Замятин. — Главное, чтобы эти решения не противоречили генеральной линии партии. И не забывайте, Люций, стабильность — превыше всего.

Связь оборвалась. Замятин не угрожал напрямую, но посыл был ясен: любое отклонение от курса будет расценено как предательство.

Люций снова взял в руки отчет из Нагорного Карабаха. Армяне и азербайджанцы, вчера — товарищи, сегодня — враги. Кровь, ненависть, разрушенные дома. Он вспомнил слова отца, старого коммуниста: "Власть — это не привилегия, а крест". Сейчас этот крест давил невыносимо.

Он вспомнил слова Бердяева о трагедии русского коммунизма, о подмене духовных ценностей материальными, о подавлении личности государством. Он задавался вопросом, не стал ли он частью этой трагедии.

Люций перелистал аналитическую записку из Госплана. Рыночные реформы, децентрализация управления, экономическая свобода. Но он знал, что реформы — это палка о двух концах. Они могут оздоровить экономику, но и выпустить джинна национализма из бутылки.

Может быть, федерализация — выход? Предоставить республикам широкую автономию, дать им право на самоопределение? Но это означало риск распада, риск повторить судьбу Австро-Венгрии.

А может быть, ставка на идеологию? Вернуть веру в коммунистические идеалы, укрепить дружбу народов? Но идеология обанкротилась. Люди больше не верили в светлое будущее, они хотели хлеба и свободы.

Люций встал и подошел к окну. Дождь превратился в ливень. Москва утопала в серой мгле. Он вспомнил слова Гегеля о диалектике истории, о борьбе противоположностей, о постоянном движении вперед через противоречия. Но куда он ведет Советский Союз? К прогрессу или к катастрофе? И у него не было права на ошибку.

Он вспомнил слова Сартра об ответственности человека за свой выбор. Он был Генеральным секретарем, и его выбор определит судьбу миллионов людей. Но как сделать правильный выбор, когда все пути чреваты кровью и страданиями?

Люций вернулся к столу и открыл чистый лист бумаги. Он начал писать о необходимости диалога между республиками, о компромиссах, о поиске общих ценностей. Он писал о свободе, о справедливости, о равенстве, но понимал, что эти слова — лишь слабый луч света в кромешной тьме.

Он писал не как утопист, не как идеалист, а как человек, обреченный на одиночество власти. Человек, который должен принять решение, которое войдет в историю. И он не знал, будет ли это решение правильным.

Отложил ручку. В кабинете царила тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и шипением радиоприемника. Шестая симфония сменилась бодрым маршем. Но Люций не слышал музыки. Он чувствовал, как на его плечи ложится вся тяжесть страны, тяжесть власти, тяжесть ответственности. И он совсем не был уверен, что выдержит этот груз. И он знал, что в этой игре у него нет союзников, только соперники, ждущие его провала.

* * *

Свинцовое утро вцепилось в Москву, но теперь Люций этого не замечал. Дождь хлестал по бронированному стеклу кабинета, заглушая надрывные аккорды Шестой симфонии Чайковского из старенькой "Ригонды", но музыка больше не трогала его. Зеленый чай остыл, забытый на столе среди вороха отчетов, которые он больше не читал. Иллюзия контроля рухнула. Он видел это в их глазах, в их лицемерных улыбках, в их уклончивых ответах. Заговор зрел вокруг него, паутина предательства оплетала Политбюро.

Замятин, его верный пес, оказался самым опасным. Он чуял это нутром, видел в его маслянистом взгляде жажду власти. Остальные — лишь пешки в его игре, марионетки, готовые плясать под его дудку. Но он, Люций, не позволит им свергнуть себя. Он не допустит распада страны. Он вернет себе контроль, даже если для этого придется замарать руки в крови… или в чем-то похуже.

Решение пришло внезапно, как озарение. Андроиды. Идеальные солдаты, беспрекословно подчиняющиеся приказам, не знающие страха и сомнений. Идея казалась безумной, фантастической, но в ней крылась единственная надежда. Он знал, что в недрах советской науки, в секретных лабораториях "Почтового ящика 5", разрабатывались подобные проекты. Осталось лишь достать их из-под грифа "Совершенно секретно" и направить на благо… себя.

Первым шагом было устранение Замятина. Не физическое устранение, пока что. Нужно заменить его, подменить его, чтобы контролировать его действия, чтобы знать его планы. Задача сложная, требующая филигранной точности. Ошибка недопустима.

Он вызвал к себе генерала Крючкова, председателя КГБ. Тот вошел в кабинет, вытянувшись в струнку, словно солдат перед строгим командиром. Но Люций видел в его глазах скрытую неприязнь, тень сомнения в его решениях.

— Виктор Михайлович, у меня к вам особое поручение, — произнес Люций ледяным тоном. — Совершенно секретное.

Крючков насторожился.

— Слушаю, товарищ Генеральный секретарь.

— Мне нужна ваша помощь в одном деликатном вопросе. Речь идет о… усилении безопасности первых лиц государства.

Крючков нахмурился.

— Мы и так делаем все возможное, товарищ Генеральный секретарь.

— Возможное — недостаточно. Мне нужна гарантия. Абсолютная гарантия. Мне нужны люди, которым я смогу доверять безоговорочно.

Люций замолчал, наблюдая за реакцией Крючкова. Тот молчал, ожидая продолжения.

— Вы, конечно, знаете о разработках в "Почтовом ящике 5"? — спросил Люций, пристально глядя в глаза председателю КГБ.

Крючков вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

— Речь идет о… кибернетических организмах, товарищ Генеральный секретарь?

— Именно. Мне нужно несколько образцов. Самых совершенных. Самых надежных.

Крючков нахмурился еще сильнее.

— Это… крайне деликатный вопрос, товарищ Генеральный секретарь. Эти разработки находятся под личным контролем Министерства обороны.

— Мне плевать, под чьим они контролем. Я — Генеральный секретарь, и я требую выполнить мой приказ. Мне нужны эти андроиды. И как можно скорее.

Крючков молчал, обдумывая услышанное. Люций видел, как в его глазах борются страх и неповиновение.

— Я сделаю все возможное, товарищ Генеральный секретарь, — наконец произнес Крючков, стараясь скрыть раздражение.

— Невозможное меня не интересует. Мне нужен результат. И помните, Виктор Михайлович, от вашего успеха зависит ваша дальнейшая карьера. И не только карьера.

Крючков побледнел. Он понял, что Люций не шутит. Он готов на все, чтобы сохранить власть.

— Я вас понял, товарищ Генеральный секретарь.

Крючков ушел, оставив Люция в одиночестве. Он подошел к окну и посмотрел на ночную Москву. Город спал, не подозревая о том, какие страшные перемены его ждут.

Через неделю Крючков вернулся. Он был мрачнее тучи, на лице читалась усталость и тревога.

— Товарищ Генеральный секретарь, у